Черным по белому - [13]

– О, пожалуйста! Я буду очень рада.

Я расшаркался, вернулся к своему новому другу и потрепал его по плечу.

– Бредит вами! Сплошной бред!

– А кто она такая?

– Она? Когда вы будете в Венгрии, около Будапешта – спросите у старожилов, чей это замок так гордо высит в небо свои грозные, непокорные башни, зубцы которых четко вырисовываются в недвижном, притихшем вечернем воздухе? Посмотрим, что вам ответят старожилы. Ха-ха! Предки ее были суровыми рыцарями, вояками, отец же отдал дань нашему более культурному времени и, мирно служа венгерской короне, железной рукой закона поддерживает силу и мощь современной Венгрии.

– Вот здорово! Неужели с ней можно познакомиться?

– Хоть сейчас! Замечательная женщина. Венгерки вообще… Недаром говорит венгерская пословица: «Женись на венгерке – плакать не будешь».

– Ну, пойдем же, пойдем скорее!

V

В последующие дни я только и делал, что, бегая от одного к другой, энергично подогревал состряпанное мною кушанье.

Ей я сообщил, что две русские дамы, жившие в соседнем отеле, осаждают его письмами и делают тысячу безумств ради того только, чтобы увидеть его с улицы из-за решетки сада нашего отеля.

Ему намекнул, что один венгерский граф поклялся добиться ее благосклонности и осыпал ее морем цветов (вчера я действительно послал ей букетик ценою в 3 лиры), но что она эти цветы выбрасывает (выбросила: они к вечеру совершенно завяли).

Моя стряпня закипела и забурлила. Мутная накипь ревности поднялась кверху, и мне нужно было зорко следить за тем, чтобы вовремя снимать эту отвратительную накипь.

Утром венгерка устроила русскому сцену, в обед он ей; а вечером в парке при отеле у них состоялось первое свидание, на котором они преотчаянно целовались. (Я видел это в бинокль из окна моей комнаты.)

Красавица итальянская ночь, пряная, душная, и бродячие сладкоголосые музыканты с гитарами были моими надежнейшими помощниками.

Поверите ли вы: через месяц они уже обвенчались, эти люди, которые без меня так бы и прошли свой жизненный путь, даже не подозревая о существовании друг друга… А через полтора года исполнилось и то, к чему я вел их под диктовку моего друга – апологета и поклонника судьбы. Именно – у этих двух людей родился ребенок – вот этот самый мальчишка, которым вы давеча так восхищались. Ну, не прав ли я был, говоря, что я – настоящий создатель этого голубоглазого существа?!. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Молчавшая все время в продолжение рассказа желтая простыня шевельнулась и спросила:

– О каком это вы мальчишке говорите?

– Да о том самом! В синем полосатом костюмчике-то.

– О том, который сейчас сует себе в рот сачок для крабов?

– Ну да!

– Которого полька сейчас дернула за ухо?

– Ну да же!

– Угу, – неопределенно промычало что-то под желтой простыней. – Так знаете ли, что я скажу вам: напрасно вы совались на амплуа судьбы – вершительницы всех дел человеческих. Не по плечу это вам!

– О Господи! Почему?

– Вам можно доверить кое-что? Умеете вы держать язык за зубами?

– Ну?!

– Этот ребенок не мужний, а мой. От меня. Через три месяца после свадьбы «венгерка», как вы ее называете, охладела к своему худосочному супругу и подарила своею любовью меня. Вот вам и судьба!..

– Вы даете честное слово?

– Даю честное слово.

И обе фигуры погрузились после этого в безмолвие – и та, что под белой простыней, и та, что под желтой. Замерли под зноем, даже не пошевельнувшись.

Я в это время успел уже одеться и ушел, так и не увидев никогда больше людей под простынями – ни самоуверенного заместителя судьбы, ни его соперника на этом скользком поприще.

Боже мой! Может быть, если бы я и поднял эти две простыни – желтую и белую – под ними бы ничего не оказалось, кроме бесформенных груд песку, насыпанного подвижным отпрыском многолюбивой венгерки, потому что мало ли что может пригрезиться расплавленному свирепым солнцем мозгу…

Скептик

I

Восемь лет тому назад мне пришлось прожить около двух недель в одном из небольших городков Харьковской губернии – именно в Змиеве.

Жить пришлось у сиделицы казенной винной лавки, бойкой, расторопной женщины, которая делала десяток дел сразу – успевая продавать меланхоличным змиевским пьяницам водку, готовить мне обед и, кроме того, в промежутках ругательски ругать своего сына Стешу.

Стеша был молодец девятнадцати лет, всю свою недолгую жизнь пробродивший из угла в угол, самоуглубленный дурень, ленивый, как корова, и прожорливый, как удав.

С утра, восстав от сна, он умывался, аккуратно напивался чаю и опять ложился на диван – неофициально, – как он говорил. Так, лежа на диване и перелистывая «Ниву» за 1880 год, – ждал обеда.

– Ты хоть бы чем-нибудь занялся! – кричала сиделица винной лавки, выглядывая изредка из дверей.

– А чем я займусь там, – возражал Стеша хриплым голосом.

– О, Господи! Другие люди как люди! Служат, дело делают, а этот, как колода!.. Нислимо ли это – здоровый молодой человек – и целыми днями диваны протирает!

– «Нислимо!» – сурово сипел Стеша. – Говорить бы как следует по-русски выучились!

– Убирайся отсюда, с дивана! Это что еще такое за моду выдумал – по диванам разлеживаться. Все соседы с тебя смеются!..