Черные воды Васюгана - [32]

В монотонном ритме глухо стучала машина. Берега, окаймленные густыми ивовыми зарослями, скользили мимо ровно, безмолвно и настолько однообразно, что казалось, будто мы движемся по кругу. Пора было готовить ужин. По исключительно простому рецепту — морковь плюс вода — я сварил морковный суп. От 500 граммов хлеба, которые у меня были с собой, отрезал два тонких ломтика. Благословенная трапеза! Потом я постелил на грязный пол свое пальто, вместо подушки подложил под голову мешок с морковкой и под стук машин погрузился в сон.

Прошло несколько дней. Берега, разрезанные Васюганом, скользили по обе стороны, а он лениво катил свои черные воды через мрачные просторы. Несколько раз мы причаливали к берегу: над ивовыми зарослями на фоне бледного неба виднелись очертания беднейших деревянных построек. Переселенцы волокли по трапу на корабль узлы, баулы, бочки, ведра; в последнюю очередь на борт принимали детей. Потом начинала выть сирена и заглушала вопли и крики стоявших на берегу. «Таболяк» отчаливал, шум стихал, и только стук машин ударами пронзал торжественную, почти жуткую тишину одиночества.

Свои 500 граммов хлеба я давно съел: как ни старался я отрезать ломтики потоньше, но и последние крошки были съедены. Оставалась лишь морковка, но и содержимое морковного мешка постепенно сокращалось. В один из вечеров я довольно поздно лег спать. Сонно моргая, я мог еще различить ноги спешащих матросов. Как вдруг все огни погасли — короткое замыкание! Непроглядная темень. Внезапно я почувствовал резкий рывок под головой, я потянулся туда — пусто: мой мешок исчез! Я подпрыгнул, словно меня укусил тарантул, я закричал, заплакал: «Мой мешок! Моя морковка! Теперь мне придется голодать!» Словно сумасшедший, я бросился через темноту, но корабль был окутан безмолвием. Я споткнулся и упал. Это не было наигранно, как когда-то в Сталинке, когда меня осматривала медсестра, нет, это был припадок, настоящий истерический припадок. «Мой мешок! Мой мешок!» Вдруг стало светло. Плача и причитая, я вернулся на свое место, и что я вижу: мой мешок с морковкой лежит на месте! Подбросили! Жулики из корабельной команды заприметили, как заботливо я прячу под голову этот мешок, и заподозрили в нем Бог знает какие сокровища. Для грабежа они придумали удачный план с коротким замыканием.

Я попросил присмотреть за моими вещами семью переселенцев, которые расположились рядом, и поднялся на палубу. Мы двигались уже вверх по течению Оби; спустя долгое время я снова видел светлые речные воды. Одиночные баржи, буксиры, лодки проплывали мимо. Я облокотился на перила и с тоской устремил свой взгляд к могучей реке. Мне вспомнилось время, когда, вот так же опершись на перила, я радостно следил за течением другой великой реки — Дуная. Тогда, в середине 30-х годов, мы, несколько студентов из черновицкой группы в Брно, после окончания учебного года ради разнообразия захотели покататься на пароходе. На борт корабля мы зашли в Братиславе, около полуночи добрались до Будапешта — впечатление от волшебного, мерцающего тысячами и тысячами огней города осталось для меня незабываемым, — на следующий день мы прибыли в Белград, проехали через железные ворота и, наконец, отправились в трехдневную поездку по суше в румынский порт Джурджу. Билеты у нас были, конечно, самые дешевые. Днем мы торчали на палубе, ночью нам разрешали спать в столовой. Из четырех поставленных друг к другу стульев получалось великолепное ложе, и я безропотно клал голову на обивку, еще теплую от чьих-то ягодиц. После Джурджу мы отправились в Бухарест по румынской железной дороге. Кондуктор окатил нас градом отборной ругани — вот мы и дома! Добро пожаловать на Родину! Но, по сути, это было справедливо, поскольку мы, не снимая обуви, весьма нахально растянулись на скамейках. Потом мы поехали на румынский курорт Эфорие, где провели три восхитительные недели и, загорелые, полные свежих впечатлений, вернулись домой в Черновиц.

«Тоболяк» причалил в Парабеле. Некоторые пассажиры, поднявшиеся здесь на борт, привлекли мое внимание одеждой и произношением. Они оказались соотечественниками, которые были депортированы в свое время с другим этапом в Парабельский район, и теперь им тоже было разрешено ехать в Томск. Прошедшие три года они пережили легче, поскольку не страдали от такого чудовищного голода, как мы. (Среди всех районов, куда отправляли ссыльных, Васюганский был самым ужасным.) В Колпашево, маленьком городке на Оби, мы покинули «Кривой Тоболяк» и пересели на пароход побольше, который должен был доставить нас сначала в Новосибирск. Прямого сообщения Колпашево-Томск тогда еще не было. Свой провиант я пополнил еще в Парабеле: мое меню состояло теперь из картофельной каши и морковки, и я снова мог проговаривать свою поговорочку.

Новосибирск встретил нас мягкой, безветренной погодой на исходе лета и безоблачным небом. В Томск мы должны были отправиться только на следующий день, и я решил за это время осмотреть город. На берегу валялись разбросанные бревна, бочки, трубы и всякий мусор. На одном из бревен сидела бабушка и — я не верил своим глазам — торговала пирожками! Купить, набить полный рот и наесться до отвала!