Черные собаки - [38]

Я отпер входную дверь и остановился перед сплошной стеной тьмы. Потом потянулся внутрь, к полочке, на которой мы всякий раз старались не забыть оставить свечу и спички. Пусто. Я постоял, вслушиваясь в тишину. Какие бы разумные доводы я сам себе ни приводил, невозможно было отделаться от мысли, что в доме, в котором столько лет прожила женщина, посвятившая себя постижению вечности, осталась некая тонкая эманация, легкая паутина ее души, и она ощущает мое присутствие. Я так и не смог произнести имя Джун вслух, хотя мне очень хотелось это сделать — не для того, чтобы вызвать ее дух, а, напротив, для того, чтобы спугнуть его. Вместо этого я шумно откашлялся — этакий скептический, очень мужской звук. Как только я включу свет и радио и начну на оставшемся со времен Джун оливковом масле жарить купленные в придорожном магазине анчоусы, призраки мигом разбегутся по темным углам. Дневной свет тоже будет в помощь, но до того, как дом окончательно перейдет в мою собственность, пройдет пара дней, пара не слишком уютных вечеров. Для того чтобы с ходу завладеть bergerie, нужно приезжать с детьми. Как только они начнут вспоминать забытые с прошлого лета игры и нереализованные планы, смеяться и беситься на двухъярусных кроватях, дух милостиво отступит перед энергией ныне живущих — и можно будет смело ходить куда угодно, даже в спальню Джун, даже к ней в кабинет.

Вытянув руку перед лицом, я пошел через прихожую. Повсюду царил сладковатый запах, который я привык связывать с Джун. Запах лавандового мыла — она накупила его впрок столько, что даже и теперь мы не израсходовали половины ее запасов. Ощупью пробравшись через гостиную, я отворил кухонную дверь. Здесь запах был скорее металлический, с легким привкусом бутана. Пробки и сетевой выключатель находились в стенном шкафчике, в дальнем конце комнаты. Даже в полной темноте он маячил впереди еще более темным пятном. Я начал пробираться вдоль кухонного стола, и ощущение, что на меня смотрят, усилилось. Верхний слой кожи стал самостоятельным органом чувств и ощущал тьму и каждую молекулу здешнего воздуха. Руки у меня были голые и чувствовали опасность. Что-то здесь было не так, кухня стала другой. Я шел не в том направлении. Мне захотелось повернуть назад — просто бред какой-то! Машина слишком маленькая, чтобы в ней спать. До ближайшей гостиницы чуть не сорок километров, да и время — почти полночь.

Бесформенное темное пятно стенного шкафа было от меня метрах в шести или около того, и я шел к нему, не отпуская руки от края кухонного стола. Еще ни разу с самых детских лет темнота не оказывала на меня такого гнетущего впечатления. Подобно персонажу из комикса, я тихо и невнятно напевал себе под нос. Никакая мелодия на память не шла, и случайная последовательность нот выходила совершенно дурацкой. Голос звучал слабо. Я буквально напрашивался на то, чтобы со мной что-нибудь случилось. Снова пришла мысль, на сей раз куда более отчетливая: единственное, что мне сейчас нужно сделать, так это убраться отсюда восвояси. Рука коснулась чего-то округлого и твердого. Ручка на выдвижном ящике. Первый порыв был — выдвинуть его, но я не стал этого делать. Я заставил себя идти дальше, пока совсем не оторвался от кухонного стола. Пятно на стене было настолько черным, что даже пульсировало в темноте. У него был центр, но краев не было. Я вытянул по направлению к нему руку, и вот тут у меня сдали нервы. Я так и не решился до него дотронуться. Я сделал шаг назад и остановился в нерешительности. Я разрывался между голосом разума, который призывал меня сделать пару быстрых движений, включить электричество и убедиться при ярком искусственном свете, что обыденность — вот она, никуда не делась, и суеверным страхом, пожалуй, еще более глубинным, элементарным, чем чувство обыденности.

Должно быть, я простоял так минут пять, не меньше. В какой-то момент я чуть было не рванул вперед, чтобы с ходу распахнуть дверцу распределительного щита, но первый же сигнал к действию растворился где-то по дороге к ногам. Я знал, что, если сейчас я покину кухню, еще раз заставить себя войти сюда сегодня ночью мне не удастся. Вот я и стоял как истукан, пока не вспомнил о ящике в кухонном столе и о том, почему мне захотелось его открыть. Свеча и коробка спичек, которым надлежало быть на полочке у входной двери, вполне могли лежать там. Я начал осторожно ощупывать поверхность стола, отыскал ящик и принялся шарить внутри, между секаторов, чертежных кнопок и мотков бечевки.

Огарок свечи длиной сантиметров в пять загорелся с первой же попытки. Бесформенные тени от шкафа с выключателем запрыгали по стене, когда я двинулся вперед. Маленькая деревянная ручка на дверце выдавалась несколько сильнее, чем раньше, была поставлена под другим углом, и резьба на ней тоже была другая. До нее оставалось чуть более полуметра, когда орнамент сам собой сложился вдруг в фигурку скорпиона, большого и желтого, с расположенными по диагонали клешнями и с мощным, разбитым на сегменты хвостом, нацеленным ровно в ту точку, где рука должна была коснуться дерева.