— Можешь привести пример их речи?
Ной задумался. В памяти всплыла самая первая фраза, которую он услышал от Пастушат в Вольном.
— Я помню, как нас приветствовал их главный перед тем, как они напали. Он сказал: «На снегу люди-люди братья».
Гамов откинулся в кресле, сложив перед собой ладони в пирамидку и уперев их в переносицу.
— В этой фразе есть глубина, — сказал он. — Большой смысл в малой форме. Они кочевники?
— Вроде, да. А как вы узнали?
— Начало фразы: «На снегу…». Эти слова указывают на среду обитания. Как, например: «в городе все люди братья». Они не говорят о конкретном месте, они используют символическое обозначение. Открытое пространство, везде, где лежит снег. Ни лес, ни город.
— Может быть.
— Интересно и повторение — «люди-люди». Вы еще сталкивались с подобным?
— Я не слышал. С нами они мало разговаривали. К ним ходил наш главный.
— Одного слова «люди» им показалось недостаточно. Они используют повторение, чтобы отличить общее понятие от частного. Видимо, это повторение нужно понимать, как «все люди» — «люди вообще». Не удивлюсь, если они не употребляют числительные.
— Я и говорю — они примитивные.
— Язык определяется образом жизни, приспосабливается к нему, как животное приспосабливается к среде обитания. По тому, какие изменения происходят в нем, можно судить о развитии или, наоборот, деградации его носителей. В случае Пастушат, скорее всего, второй вариант. Язык упрощается. Из него уходят детали, уходит конкретика. Конец этой дороги — волчий вой.
— Кстати, они очень хорошо им подражают. Волкам.
Они помолчали. Ной подумал о том, как по разному люди ведут себя в неудобных ситуациях: кто-то замыкается и не говорит ни слова, кто-то, наоборот, трещит без умолку и смысла, сам он почти всегда погружается в бесполезные самокопания, а Гамов — начинает излагать свои идеи. Видимо, дело еще в том, что у него нет других слушателей, кроме Ноя. Никому не интересно, что он там думает о развитии языка или преподавании истории в Городе. Невысказанные слова копятся, а потом, в минуты душевного напряжения, когда контроль над ними ослабевает, они выплескиваются. Ни к селу, ни к городу.
Ной не любил пауз в разговоре, напряженных и беспомощных пауз, когда двое, сидя друг напротив друга, старательно смотрят в разные стороны и выглядят, как дураки. Он поискал вокруг глазами, и взгляд его коснулся книжных полок на стене.
— В городской библиотеке есть книга «Повелитель мух»? — спросил Ной.
Гамов оживился, перестал рассматривать свои ногти и подался вперед.
— Есть. Ты ее читал?
— Нет, но хотел бы. Мне хвалил эту книгу наставник из Лаборатории.
— Хм… Неожиданно.
Ной рассказал Гамову про блаженного Рувима, бескорыстного ученого и теоретика правильного отдыха. Выслушав его рассказ, Гамов кивнул и снова сложил руки пирамидкой. Ной откинулся в кресле и приготовился слушать.
— Удивительное дело, — начал Гамов. — За всю историю существования Города в нем не было написано ни одной художественной книги. Только справочники, руководства, учебники — то, что нужно для дела.
— Не до того было, — предположил Ной. — В Городе слишком много дел и слишком мало времени.
— Нет. Не в этом причина. Всегда было много дел, но люди писали. Произошло какое-то качественное изменение в нас. Я думаю, это ощущение будущего. Оно умерло. Мы все живем настоящим моментом, планируем только насущные дела. Мы не заглядываем вперед, это нам даже не приходит в голову. А любая настоящая книга направлена в будущее. Каждая из них заглядывает немного дальше, а все вместе они создают эволюцию человеческой культуры. Вся художественная литература, какая есть в Городе, написана еще до Армагеддона. Это книги, написанные мертвецами. А какое дело мертвецу до нас? До нашей жизни, до нашей цели, какая бы она не была? Будущее, жившее в их книгах, давно умерло. Его там нет. Я глубоко убежден в том, что лишь тогда, когда у Города появится будущее, что-то там — вдалеке, какая-то цель, тогда появится и новая литература.
— А я думаю, что все гораздо проще, — сказал Ной. Эти слова прозвучали неожиданно даже для него самого. Он не планировал вступать в спор с Гамовым. — Думаю, что нас просто слишком мало. Нужно какое-то минимальное количество людей, чтобы среди них родился писатель.
Гамов удивленно вскинул брови и открыл рот, но сказать ничего не успел. В прихожей скрипнула дверь, и послышались шаги.
— Я дома! — крикнула Лайла.
Гамов закрыл рот и встал. Ной последовал его примеру.
— Ной! — воскликнула Лайла. — Как хорошо, что ты пришел! Ты давно ждешь?
— Нет. Не очень.
Лайла сняла шубу, подпархнула к отцу и поцеловала его в щеку.
— Я смотрю, вы говорили о чем-то важном, — сказала она, заметив выражение на лице Гамова.
— Да.
— И что ты скажешь, папа? Ты дашь нам свое родительское благословение?
Лайла вдруг сразу посерьезнела и напряглась. Отец не улыбался, он выглядел задумчивым и даже грустным. Он молчал несколько долгих секунд, потом вдруг встрепенулся и собрался, глубокая полоса, пересекшая его лоб снизу вверх, разгладилась.
— Да. Я дам вам свое благословление. Только предупредите заранее, когда оно понадобится.
