Черные лебеди - [22]

И она началась, эта дружба, совершенно естественная и абсолютно непонятная. Естественная, потому что они словно век были знакомы и только ждали своего часа, и непонятная, потому что и внешне, и во всех других отношениях они казались союзом антиподов. Ее лично это обстоятельство ничуть не смущало, искусство научило ее, что многое бывает связано законами не гармонии, а контраста, но, по крайней мере, здесь, в этом городе, эта истина, по-видимому, не стала всеобщим достоянием, и потому случалось, когда они шли по улице, какой-нибудь подрастающий юморист кричал им с Пламенном вслед:

– Эй, толстяк, смотри не поломай свою девчонку…

Худенькая, рядом со своим рослым кавалером она выглядела совсем хрупкой, словно девочка, которую папа ведет в первый день в школу. Можно было бы сказать, что папа вполне добродушно относится к усмешкам и остротам окружающих, если бы он их замечал, но он и не замечал их, довольный тем, что ведет свою девочку.

«Накиньте что-нибудь на плечи. Здесь прохладно».

Ей всегда было холодно, даже летом, потому что лето она проводила в мрачной отцовской квартире. «Это оттого, что у тебя нет никаких запасов жира, – говорила Мими. – Ты все-таки перебарщиваешь с этими диетами». Ей всегда было холодно, особенно в этом городе и особенно в начале того сезона, не предвещавшего ничего, кроме холода, снега и маленьких ролей.

И, может, потому, что ей было холодно, получилось так, что в первый же вечер они добрались до его холостяцкого жилья и она согласилась зайти, как будто речь шла о чем-то, над чем не стоило и раздумывать. Он, однако, отнесся к этому событию гораздо серьезнее, и, прежде чем проникнуть в его комнату, они должны были принять всякие меры предосторожности, чтобы не разбудить хозяйку, хотя Виолетта не видела ничего страшного в том, что они ее разбудят: как проснется, так и уснет, но мужчины – народ трусливый, и Пламен, вероятно, не столько заботился о сне хозяйки, сколько о своей репутации, или об ее репутации, или о репутации их обоих. Провинция, знаете ли, не София, тут людей хлебом не корми – дай языком почесать.

Провинция действительно не София, и здесь все становится известно часто раньше, чем это произошло, а иной раз и вовсе не происходило. И через несколько дней они постепенно бросили свою конспирацию, хотя специально об этом не договаривались, как и обо всем остальном, и зажили так, словно уже расписались в загсе или распишутся завтра, к великому огорчению городских сплетников. Какой толк раскрывать секреты чьей-то личной жизни, когда они уже ни для кого не секрет?

Виолетта не задумывалась о том, как сложатся дальше их отношения. Она вообще ни о чем не думала, не говорила себе: вот прекрасный случай завести любовника, как Мими и все остальные, не возникало у нее никаких соображений вроде того, что пора перестать платить налог за бездетность, – она сошлась с Пламеном, словно это было дело совершенно естественное и давно решенное и нечего тут обсуждать.

Она не воспылала любовью к этому рослому парню, полному и немногословному. К сонливому Пламену, боявшемуся разбудить хозяйку. Ему самому, впрочем, опасность быть разбуженным абсолютно не грозила. Даже в минуты близости он сохранял сонную невозмутимость. Но это не раздражало ее. Ничто в нем не раздражало ее, даже его бесконечное молчание. Незаметно она привыкла заполнять его молчание своей болтовней, она, известная в городе своей необщительностью. Она говорила о своей работе: и о неуспехах, и о робких надеждах. Однажды даже пустилась рассказывать подробности об отношениях между балеринами.

– Ну вот, и сплетничать начала…

– Давно пора… – пробормотал Пламен. – Почему?

– Я уж было решил, что эта профессия не для тебя. Для людей твоей профессии ведь без соперничества и склок жизни нет.

– Спасибо.

– Я это говорю не в упрек, а просто констатирую факт.

Он вообще был не из тех, кто любит упрекать, и если уж решался нарушить молчание, то ограничивался вроде бы констатацией фактов, но, несмотря на безучастный тон, это звучало порой упреком.

– Ты как будто напутала в сольной партии, – сказал он как-то вечером, когда они после спектакля возвращались домой.

– Да, немножко.

И поскольку Пламен молчал, добавила:

– Ты же вроде в балете не очень разбираешься, а заметил.

Он не ответил и продолжал медленно шагать, не поднимая глаз от тротуара, словно боялся споткнуться о плиты.

– А тебе не случается напутать? – спросила она, задетая не его словами, а молчанием, в котором словно было что-то многозначительное.

– Случается, – флегматично пожал он полными плечами. – Все ошибаются. Только на сцене это заметнее.

В общем, он никогда не высказывался о том, как она танцует, хотя и ходил почти на все спектакли, и в этом тоже было что-то многозначительное. Пламен не любил неискренних похвал, значит, если он молчал, то не считал нужным хвалить. Все же она задала ему вопрос, вертевшийся у нее на языке еще с того дня, когда началась их дружба:

– Помнишь, когда мы познакомились… Ты сказал, что видел меня в «Кармен» и тебе понравилось.

– Ну и что?…

– Ты не объяснил, что именно тебе понравилось: опера или я.