Но увидев столичные каменные строения, парень потерял дар речи, а придя в себя, спросил дядю:
— Отец часто приезжал в столицу. Он видел всё это, и был вхож в Королевскую Башню. Почему же всю жизнь он называл фамильным замком ту гнилую рухлядь в лесу?
Ига лишь пожал плечами:
— Он был солдат.
Когда они въехали на городскую площадь, огромное количество снующих горожан ещё больше поразило юношу. Их разноцветные, умело скроенные и добротно сшитые одежды никак не походили на невзрачное тряпье, в какое кутались жители Синелесья. Далеки они были от лохмотьев рудокопов горных шахт и поселков Гелей, которых парень встречал в том зимнем походе. Несравнимо отличались даже от вполне сносных убранств обитателей восточной Дикой Стороны, где люди одевались почти как кочевники — неброско, но удобно. Столичное население сплошь наряжалось вычурно, элегантно, и каждый прохожий поразительным образом отличался один от другого.
Но особо Микку удивил и потряс вид конной сбруи. То здесь, то там глаз вырывал идеально подогнанные, инкрустированные камнями уздечки из отличной кожи, мастерски выкованные удила, прекрасные южные седла. Одно такое седло, привезенное из-за Сухого моря, из богатой таинственной южной страны Отаки, имелось только у дяди Иги, и Микка наивно считал его великим богачом. Но здесь, в столице такие седла были всюду, что вконец озадачило парня.
— Как же так? — недоумевал он.
— Ты ещё не был в Омане, — весело подначивал его дядя.
Так, удивляясь на каждом шагу, юноша добрался до королевского замка, и лишь тогда понял, как выглядит настоящий замок. Войдя в просторную королевскую палату с массивными колонами из блестящего камня, с трехметровыми окнами, в рамах которых не дырявая мешковина, а настоящие стекла, молодой барон совсем сник. Он-то думал, что после зимнего похода повидал всё на белом свете. И тут такое потрясение.
Король Хор гордо восседал на дубовом троне и увлеченно жевал кусок старой говядины, твердой как голенище сапога.
— А, Ига! — прокричал он, увидев дядю. Глянул на Микку: — Кто?
— Сын Фрота. Моя правая рука.
— Достойным рубакой был твой папаша, — кивнул парню и вскочил так стремительно, что корона чуть не слетела с черногривой шевелюры. — Итак, начнём, — оглядевшись, с размаху швырнул недоеденную ногу в сидящего за столом писаря: — Не спать!
Тот чудом увернулся, соскользнув под стол, едва не опрокинув чернильницу, и Совет начался.
Микка усердно пытался вникнуть, о чём говорят присутствующие, но так ничего и не понял. Понял много позже — с началом войны.
Тогда кроме него, дяди и короля в палате находились ещё пятеро.
Толстый бородатый старик по имени Борджо время от времени шептался с Хором и недобро поглядывал на присутствующих.
Низенький, ещё не старый толстячок Лири — сын королевского наместника провинции Гелей пребывающего в Кустаркане на смертном одре — убеждал, что без его руды и угля Герания превратится в жалкое подобие королевства. Присутствующие лишь отмахивались от неугомонного толстячка, отчего его розовое лоснящееся лицо надувалось и багровело.
Восточные земли представлял наместник Фаро. Невысокий, коренастый он даже внешне походил на кочевника. Не удивительно, ведь Фаро родился полукровкой, хотя в отличие от своих диких предков умел читать, писать и произносить более трех фраз кряду. И ещё от заросших, никогда не стриженых степняков, с болтающимися грязными замасленными косами за спиной, его отличал длинный, торчащий из идеально выбритой головы, иссиня-черный чуб с закрученным за ухо концом. Микка знал полукровку, поскольку много раз видел в гарнизоне. Злясь на происходящее, Фаро невольно сжимал рукоять изогнутой сабли и сводил брови так, что они напоминали вороньи крылья.
Родину Микки, лесной край Синелесья, представлял наместник Тридор — седой старик, который за всё время не проронил ни слова. В отличие от него больше всех говорил высокий сухопарый Монтий, королевский наместник в портовом Омане. На его иссохших длинных пальцах сверкали массивные диковинные перстни, украшенные громоздкими драгоценными камнями, а от позолоты на одежде искрило в глазах. Даже король рядом с ним выглядел небрежным крестьянином. Монтий говорил долго и высокомерно. Сказал, что плевать хотел на все доводы, и поскольку королевские корабли свезли награбленное отакийское добро в его порт, он не собирается делиться ни с нищим Синелесьем, ни с горными артелями Лири, ни тем более со стонущей от набегов кочевников Дикой Стороной наместника Фаро.
— Конечно, доля короля неприкосновенна, — закончил свою речь Монтий. — Безусловно, твои парни, Хор, поработали в Отаке на славу. И всё же войско вышло в море на кораблях, которые снарядил я. Именно я, следуя требованию Совета, обложил торговцев двойным оброком. Не буду рассказывать, как я сделал это, но до сих пор на реях болтаются тела купцов, несогласных с новой податью. А Лири на тот поход не дал ни одного томанера. Ему нет дела до наших планов. Деньги он тратит на собственные нужды. Строит новые рудники, уходя дальше на север, расширяя месторождения. Так он скоро доберется до Икама. А нам что с того?
