Чёрные лебеди - [22]

Соученицы Стефу сторонились и недолюбливали за удивительное сочетание в ней гордого нрава и детской открытости души. Умение невзначай стрельнуть диким глазом, фыркнуть в ответ заносчивой девице, косо посмотревшей в ее сторону, а язычок она имела острый, тут же сменялось широкой улыбкой, и непритворным искренним предложением в помощи и дружбе.

От дочерей местных вельмож, чопорных и надменных, одних сплошь тощих как щепки, других — сдобных, словно булки, но всех без исключения поголовно высокомерных, как надутые бараньи бурдюки, Стефа отличалась не только веселым нравом, ясным взглядом и фигурой подростка, но и манерой одеваться. Ей не нравились ни громоздкие юбки южно-заморского покроя, ни узкие атласные блузы и витиевато расшитые жакеты, нахваливаемые купцами как последний крик отакийской моды. Девушка предпочитала длинные до колен льняные рубахи, что носят наложницы в восточных гаремах, кожаные мужские шаровары по щиколотку, обтянутые узкими ремешками, и деревянные сандалии на босу ногу — с детства для нее привычная одежда кочевников Дикой Стороны.

Выросшая в степном краю, она не пряталась от палящего солнца и, выходя на улицу, никогда не брала с собой зонт из высушенных широких листьев квадимии — новомодное изобретение местных красавиц.

— Госпожа Стефа, — назидательно бурчала домохозяйка Дора, — юноши предпочитают светлокожих девиц. А у вас кожа сухая и загорелая, как у кочевника. Так в Омане вы себе жениха никогда не найдете.

— Ой, какие здесь женихи? — заливалась смехом девушка. — Сплошь худосочные мамкины сынки, да ожиревшие чада местных чинуш. Точно как наши цыплята с поросятами на заднем дворе отцовского дома. Немытые кочевники и те больше на женихов походят.

При упоминании о степных налетчиках пожилая женщина неприязненно кривила толстые губы, и делала такую гримасу, будто съела лимон. Стефа по-детски смеялась и добавляла:

— Вот вернусь в Красный Город, уйду в гарем.

Дора в сердцах плескала руками, и со словами: «Вам бы всё веселиться», спускалась на кухню.

Почти год Стефа снимала комнату у ворчливой Доры, которая ко всему прочему считалась дальней родственницей ее семьи. Денег, что передавал отец, едва хватало на жилье и еду, поэтому увеселения девушке были не по карману. Но она и не стремилась к ним, находя, чем занять вечера. Даже всезнающая Дора не догадывалась, что каждый вечер у себя в комнатке Стефа зажигала большую восковую свечу и долго молилась за своего отца, графа Игу. Просила Змеиных богов сделать так, чтобы стрелы немытых не задели его, чтобы их копья ломались об его щит, чтобы кривая сабля кочевника тупилась, коснувшись отцовских лат, и чтобы не подвели графа ни глаз, ни рука.

Помолившись, укладывалась в мягкую кровать с книгой в руках, да так и засыпала при горящей свече, которая к утру сгорала дотла.

Просыпалась Стефа рано, как приучил ее отец, и каждое утро начинала с песни. Всякий раз, заслышав наверху звонкое девичье пение, Дора недовольно разводила руками, сетуя на то, что эти восточные жители, перенявшие у кочевников странную манеру издавать протяжные звуки, называемые ими непонятным словом «песня», уж точно никогда не приживутся в культурном и просвещённом Омане. А если девчонка и дальше будет начинать свой день с тягучих завываний и причудливых голосовых переливов, то уж точно не найти ей достойную пару для замужества до конца своих дней.

— Одна дорога дурёхе — в гарем к немытым, — бубнила по утрам хозяйка, вываривая бельё в большом бронзовом казане.

Но нельзя сказать, что молодые люди совсем не замечали девицу. Этим летом у нее даже появился тайный воздыхатель. Им оказался Гурио, сын портового бакалейщика, разбогатевшего на продажах мыла и соли. Его отец держал самый большой солевой склад на пристани, потому парня и прозвали Гурио Соленый.

Как-то он подарил Стефе привезенный из-за моря тяжёлый отрез атласной ткани.

— Ты, Гурио, лучше мыло подари, — рассмеялась в ответ девушка. — Да побольше. Доре уж стирать нечем.

На следующее утро перед крыльцом стояла большая корзина, доверху набитая душистым отакийским мылом. Прижимистая Дора от счастья парила на седьмом небе. Она сразу пригласила Гурио Соленого в дом и, усадив пить чай, поднялась наверх, кликнуть постоялицу. Как же удивились оба, обнаружив, что юная озорница сбежала через окно по покатистым крышам соседских домов на учебу.

В тот день услужливая Дора не отпускала Гурио до самого вечера, а когда беглянка вернулась, парень успел обпиться чаем и объесться хозяйскими пирожными.

— Как сие понимать? — спросила, нахмурив брови Дора.

— Как отказ, — без тени притворства ответила девушка.

Хозяйка и стоящий рядом Гурио так и застыли ошарашенные прямолинейностью ответа. С тех пор Гурио Соленого стали звать Гурио Смытым, и каждый, завидев его на улице, вслед бросал обидное: «А это не тот ли Гурио, которого немытая кочевница смыла его же собственным мылом?» С тех пор униженный сын бакалейщика затаил обиду на своенравную насмешницу.

В отличие от горе-жениха, озорница тут же забыла эту историю и с головой окунулась в учебу. Учиться она любила, и всё время проводила на занятиях. Междоусобица с постоянной сменой власти никак не коснулись ни учебного процесса в Оманском университете, ни суеты повседневной городской жизни. Монтий и Хор отлично понимали, война войной, а торговый порт должен работать днем и ночью. Беднели крестьянские деревни и хутора, разорялись провинции и землевладения, но для торговой знати Омана обязательные королевский и наместнический оброки были упразднены — ни наместник, ни тем более король не хотели терять поддержку геранийских купеческих Союзов. Пользуясь этим, торгаши сами выбирали сюзеренов, время от времени меняя на более лояльных. Так, за два года войны многие оманские коммерсанты сколотили немалое состояние, снабжая продовольствием и снаряжением то наемников-островитян за деньги Монтия, то королевскую армию за серебро Хора, по очереди опустошая сундуки одного и казну другого.