Черные крылья Ктулху - [12]

— Как вы с ним познакомились? — спросил я, и она затушила сигарету о пепельницу.

— С кем? Как я познакомилась с кем? — Актриса наморщила лоб и нервно оглянулась на окно гостиной, выходящее на восток, в сторону гавани.

— Простите, — отозвался я. — Речь о Пикмане. Как вы повстречались с Ричардом Пикманом?

— Кое-кто сказал бы, что у вас очень нездоровые интересы, мистер Блэкман, — промолвила она.

Ее характерная плотоядная улыбка быстро гасла, а вместе с нею и скрытая угроза. Я видел перед собою женщину, от которой осталась лишь жалкая, истасканная оболочка.

— Наверняка о вас не раз говорили то же самое, Лили. Я прочел все о происшествии на Дюранд-драйв и о той девице по имени Дельгадо.

— Да уж разумеется, прочли, — вздохнула она, не отрывая глаз от окна. — Ничего иного я от настырного парня вроде вас и не ждала.

— Как вы познакомились с Ричардом Пикманом? — спросил я в третий раз.

— А это важно? С тех пор столько воды утекло. Много, много лет назад. Он мертв…

— Тела так и не нашли.

Актриса отвернулась от окна ко мне: все морщинки на лице гостьи, такие неуместные в ее-то годы, словно бы разом углубились. Может, ей и было двадцать семь лет от роду, но, если бы она претендовала на сорок, никто даже спорить бы не стал.

— Этот человек мертв, — решительно повторила она. — А если вдруг нет, что ж, значит все наши заветные желания непременно сбудутся, какими бы они ни были. — Актриса снова отвернулась к окну, и минуту-другую никто из нас не говорил ни слова.

— Вы сказали, к вам в руки попали эскизы, — наконец промолвила она. — Вы солгали, чтобы заманить меня сюда?

— Нет, эскизы со мной. По крайней мере два из них. — Я взялся за папку и развязал тесемки. — Я, понятное дело, не знаю, для скольких вы позировали. А что, их было больше?

— Больше двух, — подтвердила она. Голос ее понизился до еле слышного шепота.

— Лили, вы все еще не ответили на мой вопрос.

— А вы и впрямь настырный парень.

— Да, — подтвердил я, доставая два наброска обнаженной натуры из общей стопки и показывая ей, но в руки пока не давая.

Мгновение она разглядывала их, вяло и бесстрастно, как будто эскизы не будили в ней вообще никаких воспоминаний.

— Ему нужна была модель, — промолвила Эндекотт, снова отворачиваясь к окну и к синему октябрьскому небу. — Я приехала из Нью-Йорка, остановилась у приятельницы, а та познакомилась с ним в картинной галерее, или на лекции, или чего-то в этом роде. Моя подруга знала, что он ищет моделей, а мне нужны были деньги.

Я снова скользнул взглядом по двум наброскам углем, отмечая изгиб полных бедер, и округлые упругие ягодицы, и хвост — изогнутый, уродливый хвост, что отходил от основания копчика и заканчивался выше колен. Как я уже упоминал, Пикман тяготел к реализму и человеческую анатомию воспроизводил с тем же сверхъестественным мастерством, как и вурдалаков и демонов на своих полотнах. Я указал на хвост:

— Это ведь не вольность художника, правда?

Даже не оглянувшись на эскизы, она просто медленно покачала головой:

— В двадцать первом году я сделала операцию в Джерси.

— Лили, а почему вы прождали так долго? Я так понимаю, что подобные дефекты обычно корректируются при рождении или вскорости после того.

Она почти улыбнулась прежней улыбкой — голодной и свирепой, которая тут же и угасла на ее губах.

— У моего отца были свои мысли на этот счет, — тихо пояснила она. — Он, видите ли, всегда так гордился, что тело его дочери благословлено зримым свидетельством ее происхождения. Он был просто счастлив.

— Ваше происхождение… — начал было я, но Лили Сноу предостерегающе подняла левую руку, заставляя меня умолкнуть.

— Сдается мне, сэр, я ответила на достаточное количество вопросов для одного вечера. Тем более что эскизов у вас на руках только два и вы не сказали мне об этом, когда мы договаривались о встрече.

Я неохотно кивнул и передал ей рисунки. Она взяла их, поблагодарила меня и встала, стряхнув с бордовой рубашки не то ворсинку, не то пылинку. Я выразил сожаление, что другими эскизами не располагаю: мне, дескать, и в голову не приходило, что она позировала не только для этих двух. Здесь я, понятное дело, солгал: я знал, что Пикман, увидев тело столь необычное, конечно же, двумя набросками не ограничится.

— Нет, провожать не нужно, — промолвила актриса, едва я привстал со стула. — И не беспокойте меня больше — никогда.

— Не буду, — согласился я. — Никогда. Даю вам слово.

— Все вы, сукины дети, врете, все до единого, — отозвалась она, и с этими словами живой призрак Веры Эндекотт повернулся и вышел из гостиной.

Несколько секунд спустя я услышал, как открылась и захлопнулась дверь, а я все сидел в тусклом свете угасающего дня, глядя на мрачные памятки, оставшиеся в досье Тербера.

24 октября 1929 года.

Вот, в сущности, и все. Еще несколько слов, и я закончу. Теперь-то я понимаю, что, попытавшись воссоздать и зафиксировать эти жуткие события, я в этом не преуспел, а всего лишь высветил их под новым углом.

Четыре дня назад, утром 20 октября, посреди кладбища при Королевской часовне^{48}, было обнаружено висящее на дубу тело. В газетах писали, что труп болтался в семнадцати футах от земли, обмотанный вокруг пояса и груди переплетенными джутовыми канатами и упаковочной проволокой. В мертвой опознали бывшую актрису Веру Эндекотт, урожденную Лиллиан Маргарет Сноу; в прессе муссировалась ее скандальная известность и безуспешные попытки скрыть свою принадлежность к семье Сноу из Ипсуича, штат Массачусетс, богатой, но нелюдимой и овеянной дурной славой. Тело было обнажено и выпотрошено, горло перерезано, язык вырван и губы зашиты кетгутом. На шее висела деревянная доска, на которой написали, по-видимому кровью убитой, одно-единственное слово: «Отступница».