Черные крылья Ктулху • 2 - [25]

В храме, когда моя возлюбленная берет меня за руку и ведет к каменному алтарю сквозь огонь, пожирающий меня изнутри, Верховная жрица Звездной Мудрости напоминает всем, что лишь раз в тысячу лет гончая выбирает себе невесту. Только раз в тысячелетие живой женщине предоставляется эта привилегия.

Мой поезд въезжает в депо где-то в южной части Род-Айленда и с ворчанием медленно останавливается, а мои сны прерывает суета остальных пассажиров, которые достают свои сумки и дипломаты и слишком громко разговаривают. Или меня будит тот простой факт, что поезд больше не движется.

После секса я лежу в постели с Изобель, а комнату освещает лишь телевизор у противоположной стены. Звук отключен, поэтому черно-белый мир, запертый внутри этой коробки, существует в дивной зернистой тишине. Я пытаюсь рассказать о том, что случилось со мной в ночь пробуждения. Пытаюсь описать сопение носа и шевеление земли под острыми когтями. Но Изобель только хмурится и снисходительно качает головой.

— Нет, — настаивает она. — Гончая — не что иное, как метафора. Мы не собирались воспринимать ее буквально. Что бы ты ни услышала в ту ночь, ты это вообразила, вот и все. Ты слышала то, что какая-то часть тебя ожидала, или даже стремилась услышать. Но гончая — это суеверие, а мы не суеверные люди.

— Изобель, я, черт возьми, умерла, — говорю я и, стараясь не засмеяться, гляжу поверх ее живота в телевизор. — И вернулась из мертвых. Голыми руками откопалась из своей могилы, слепая в одиночку нашла дорогу в храм. Моя плоть уже гнила, а теперь как новенькая. Это на самом деле со мной случилось, и ты в этом не сомневаешься? Ты сама практикуешь некромантию и при этом хочешь, чтобы я считала себя суеверной, раз верю, что гончая реальна?

Она долго молчит. Наконец произносит:

— Я беспокоюсь о тебе, вот и все. Ты так дорога мне, всем нам, ты уже через многое прошла, — и ее рука крепко обхватывает амулет, все еще украшающий мою шею.

В душный августовский день в Саванне искушенный торговец старинными украшениями и китайским фарфором не пытается скрыть облегчения, когда я говорю, что решила купить нефритовый кулон. Пробивая чек, он спрашивает, хорошая ли я христианка. Рассказывает о Пятидесятнице, затем признается, что будет рад, если кулон уйдет из его магазина.

Я стою на пляже.

Я сажусь на поезд.

Мэдди переворачивает следующую карту.

А на алтаре Храма Звездной Мудрости я делаю глубокий, прерывистый вдох. Чувствую запах ладана и слышу голоса практически всех собравшихся ради моего возвращения. Мое сердце — кузнечный молот, бьющийся в груди, и я бы закричала, но не могу даже говорить. Изобель Эндекотт садится на меня верхом, и ее правая рука тянется к моему влагалищу. Пальцами она выскребает липкую пробку из земли и мельчайших ростков грибницы, которые заполнили мои половые органы за полторы недели, проведенные в могиле. Когда подушечка ее большого пальца касается моего клитора, каждая тень и полупрозрачный силуэт, которые различают мои израненные глаза, словно вспыхивают, как будто мое вожделение заразительно, как будто свет и тьма стали благосклонны ко мне. Я бросаюсь к ней, мои челюсти щелкают, как челюсти любого оголодавшего существа; в ее глазах появляются слезы, когда меня хватают Солнце и Луна, а Повешенный засовывает кожаный ремень между моих зубов.

«Звездный ветер приносит безумие…»^{10}

— Тише, — шепчет Изобель. — Тише, тише, — шепчет Императрица. — Это пройдет.

День, когда я в последний раз покидаю Саванну. В спальне дома, в котором выросла, я упаковываю несколько вещей, все еще важных для меня. Среди них фотоальбом, а внутри его спрятана карта Таро, что дала мне женщина по имени Мадлен.

4

Изобель следит за мной с другой стороны столовой. Она следила почти час, пока я писала, и теперь интересуется:

— Чем это заканчивается? Ты хоть представляешь себе?

— Может быть, это не закончится, — отвечаю я. — Я даже думаю, что это и не начиналось.

— Тогда как ты поймешь, когда остановиться? — спрашивает она. Страх сквозит в каждом ее слове, в каждом слоге.

— Не думаю, что остановлюсь, — высказываю я мысль, впервые меня посетившую.

Она кивает, затем встает и выходит из комнаты, и тогда меня охватывает радость. Не могу отрицать, ее отсутствие приносит некоторое успокоение. Я стараюсь не смотреть в глаза Изобель слишком пристально. Мне больше не нравится то, что я там вижу…

Хозяин Котовьих топей Джонатан Томас >Перевод Ю. Павлова

Джонатан Томас — автор рассказов ужасов, вошедших в сборники «Истории из большого черного дома» (Stories from the Big Black House, 1992), «Полночный зов и другие истории» (Midnight Call and Other Stories, 2008) и «Манящий Провиденс и другие истории» (Tempting Providence and Other Stories, 2010). Его лавкрафтианский роман «Сияние над Оккамом» (The Color Over Occam) вышел в издательстве Arcane Wisdom, а самые свежие рассказы включены в антологии «Послесловия 22/23» (Postscripts 22/23) и первый том «Черных крыльев Ктулху». Томас родился и живет в Провиденсе, штат Род-Айленд.

Прежде чем включить систему полива газона, Дуайт выглянул из-за шторы гостиной, чтобы проверить, убрались ли садовники. Садовников он не заметил, а вот тщедушный старик, несмотря на изнуряющую июльскую жару уже давно меривший шагами дорожку перед домом, никуда не делся. Старик напоминал бродячую собаку, привлеченную заманчивым запахом. Он то и дело поглядывал яркими, с медным отливом, глазами в сторону дома — зачем? Дуайт никак не мог понять, был ли взгляд старика оценивающим, вопрошающим или презрительным. Если он задумал кражу — на ограбление он вряд ли был способен физически, — то ему не помешало бы вести себя чуть более скрытно. По правде говоря, Дуайт был удивлен, что никто из соседей до сих пор не сообщил об этом откровенно «подозрительном типе» в полицию.