Черные камни - [87]

Году в семьдесят пятом захожу я к нему однажды по мелкому вопросу — бумажку какую-то подписать. Он подписал и задержал меня:

— А вы знаете, кто у меня здесь был и в этом же кресле вчера сидел?

— У вас десятки людей бывают за день.

— Он в вашей жизни большую роль сыграл.

— Не могу угадать

— А был у меня вчера бывший личный представитель министра Госбезопасности СССР, бывший полковник Литкенс! Знали такого?!

— Еще бы не знать. Он не раз меня лично допрашивал. А что он к вам заходил?

— Мы какое-то малое время работали с ним вместе, был он у меня в подчинении. И вот зашел с просьбой помочь ему восстановиться в партии. Но вы сами знаете, что дело КПМ совершенно ясное и чистое. И ничего у него не выйдет. Сам знал, что делал… Между прочим, о вас хорошо отзывался.

— Это в каком же смысле?

— На следствии хорошо держались.

— А-а-а! Ну, что ж. Это, пожалуй, верно… Только не нужны мне похвальные отзывы палача!

Иван Широкожухов сошел с ума в лагере. Он жив, но безнадежно болен.

Никогда не забуду похорон Ивана Подмолодина. Помню его молодым и здоровым, голубоглазым летчиком воронежского аэроклуба. Это был человек благородный и лицом, и сердцем.

Как я уже говорил, он сошел с ума от тяжких побоев и потрясений уже в первые дни следствия. Начал бредить. Но даже в бреду не выдал членов своей группы (Поэтому Подшивалов, которого не знал Чижов, остался на свободе.) Иван был отправлен в Институт судебно-медицинской экспертизы имени Сербского, а дело его выделено в так называемое «особое дело». В 1953 году его перевели в орловскую психиатрическую лечебницу, в тюремное отделение. До него не дошли ни снижение срока, ни амнистия, ни реабилитация. О нем как бы забыли.

Лечить Ивана начали тишь незадолго до смерти, после того, как мы с Борисом, узнав, что он лежит в Орловке, пошли к председателю КПК В. В Самодурову, привезли к нему отца Ивана, с трудом разыскав его на левом берегу. Ивана перевели тогда из тюремного отделения больницы в обычное.

Умер Иван 12 декабря 1956 года. В этот же день пришла его отцу телеграмма из больницы. Он позвонил Борису 16-го мы были с Борисом в похоронном бюро. Там сказали лютая зима, нет цветов. Венок, однако, в цветочном магазине нам взялись сделать, если мы достанем гибкие ветки лозы по глубокому снегу мы прошли в Новый парк и нарезали длинных веток желтой акации. Венок получился. Траурную надпись на ленте я писал сам. Читал свидетельство о смерти — кровоизлияние в мозг. Перед смертью пришел в сознание. Говорят, такое бывает.

Хоронили Ивана в лютый декабрьский мороз на занесенном снегом кладбище за заводом имени Коминтерна. На похороны пришли почти все члены КПМ. Ехали на кладбище с левого берега на другой конец города вместе с гробом в открытом грузовике. Несли гроб к могиле. Я и Борис — впереди Я — справа, он — слева. Опустили в черную яму. Бросили по горсти промерзшей земли, поставили крест. С кладбища опять поехали на левый берег, к отцу Ивана, помянули по христианскому обычаю. Водка была кстати — зуб на зуб не попадал. Еще позже собрались у Юрия Киселева. Пили и не пьянели. Чижова не было. А остальные мы как дружная семья: Борис, Юрий, я, Рудницкий, кто-то из Землянухиных, Сидоров, Сычов… Возникло чувство кровпой близости…

Вспомнился сейчас отец Подмолодина — Трифон Архипович. Жаль старика. Потерять сына — самое ужасное горе на земле…

На кладбище снег на дорожках был хрусток. Гроб черен. На крышке мелом нарисован крест. Мы несем гроб к черной яме. Рыдает (навсегда в моей памяти) сестренка Ивана. Ивана Трифоновича Подмолодина. Вечная память тебе, дорогой друг Иван!

Следующим событием, которое собрало под одним кровом бывших членов КМП, живших тогда в Воронеже, было событие радостное — моя свадьба, точнее, наша с Ириной, Ириной Викторовной Неустроевой свадьба в феврале 1963 года.

Из друзей по КИМ на свадьбе нашей были Борис Батуев, Юрий Киселев, Николай Стародубцев, Александр Селезнев, Володя Радкевич. Жаль, что Славка Рудницкий по какой-то причине не смог прийти.

Коля Стародубцев читал мои стихи, которые заучил по тюремному перестуку: «Сердце друга», «Ты помнишь, Борис». Все были потрясены.

Большое впечатление произвело на всех — родных и гостей, и особенно на Иру — наше общее зэковское пение песни «Ванинский порт». Обнявшись, как родные братья, соединив руки и плечи, пели стройно, вдохновенно. Уже нет в живых двоих из певших, а оставшимся она помнится, эта замечательная песня, соединившая нас шестерых в единое целое. А при таком соединении, при такой дружбе и братстве ничего не страшно.

Должен сказать, что на многочисленные свои послелагерные встречи — на дни рождений и свадеб, на юбилей ареста, освобождения или реабилитации — мы никогда не приглашали А. Чижова. Большинство ребят не поддерживало с ним никаких отношений.

СУДЬБА ВЛАДИМИРА РАДКЕВИЧА

Трудная выпала ему доля. Я уже писал, что А. Чижову было известно лишь, что Радкевич был принят в КИМ, потерял на другой день партийный билет и на следующий же был исключен из организации. Поэтому за свое всего лишь двухсуточное (как думал Чижов и следователи) пребывание в КПМ Хариус и получил смехотворно малый по тем временам срок — три года. Он освободился раньше всех нас, еще в сентябре 1952 года, еще до послесталинской амнистии. Приехал в Воронеж. Его не прописывали (на нем была судимость по 58-й статье), он пошел в военкомат — не взяли в армию. Он был изгоем.