«Черные кабинеты» - [198]

Капитан первый. История эта началась в апреле 1862 года. Отставной капитан Николай Максимович Жуковский-второй, проживавший в местечке Целиценок Царства Польского, направил в течение нескольких недель письма государю, в Государственный совет, в Синод, в Министерство внутренних дел. Большие тексты содержали малосвязанные отрывки из Священного Писания, различные изречения, стихи. Автор призывал власти предержащие руководствоваться евангельскими заветами и претворять их в жизнь. Император 27 мая повелел «разобрать прилагаемое письмо и доложить… в чем состоит его сущность». Чиновники III Отделения провели экспертизу и сообщили, что «по несвязности изложенных в нем [письме] мыслей, решительно нельзя вывести никакого заключения… и сочинитель сего письма, как надо полагать, страдает расстройством умственных способностей». После доклада 30 мая Александр II распорядился дело «оставить без последствий». К выводу о психической болезни корреспондента пришли и в Государственной канцелярии – 12 июня ее сотрудники отправили начальнику III Отделения письмо, адресованное Жуковским в Государственный совет, и сопроводили это письмо припиской, что оно заключает «в себе бессмысленные стихи и разные изречения, свидетельствующие о ненормальном состоянии рассудка писавшего»1421.

Казалось, дело можно закрывать окончательно – какой же спрос с психически ненормального человека? Но в 20‐х числах июня 1862 года на Петербургском почтамте службой перлюстрации было перехвачено новое письмо Жуковского – от 14 июня, адресованное «Его Высокоблагородию Василию Степановичу Курочкину, переводчику песен Беранже»1422. Письмо было препровождено начальнику III Отделения В.А. Долгорукову. Приведу отрывки из него:

Родной, милый Василий Степанович! Народ не осиротел, война только начинается. Беранже был в авангарде, я в отставке капитан иду с главными силами, а за мною в резерве сам Бог-Спаситель наш любовь, за свободу и равенство, против черта и слуг его, которые, быв слугами, милостью Божьей, назвали себя отцами и Богами, и за все и про все бьют братьев своих, бьют и плакать не велят, т. е. велят молчать. Но… меня не одолеют, потому что силен мой резерв – сам Бог… Да будет мир, дружба, согласие и любовь, потому что с нами Бог. <…> письмо мое представьте лично, или чрез кого из властей царю… Два года вижу и слышу я обиду добрых людей, несчастных братьев наших… кто виноват, что Царство Польское ищет свободы? Ныне читаю я, что и в Петербурге был пожар, что и там, как в царстве Польском, как в неприятельских городах, учреждена власть военная1423. Когда же будет конец грабежу и глупости? Дурак, не имея ума, хватается за палку; люди умные и добрые плачут, но не говорят ему, что он глуп. <…> передайте письмо мое Царю, пусть он попросит у Бога ума-разума и бросит палку. Стыдно и грешно ему; он, имея добрую душу, слушает злодеев, а не слушает добрых людей, господ своих, народ, который кормит его. Где же рассудок, любовь и справедливость? <…>

Зачем нам расширение пределов силою, как Царство Польское; не лучше ли нам освободить Царство Польское, а приобрести всю Азию без исключения, в том числе и Ост-Индию и Японию любовью и словом, как приобрели мы Грузию и Приамурский край? Читаю я, что поручик гвардии Обручев за распространение писем поджигателей приговорен на три года в каторжную работу1424; завидую ему! <…> я бунтую, а надо мной смеются – я страдаю и смерти прошу1425.

В ситуации петербургских пожаров и поиска злоумышленников к письму отнеслись весьма серьезно. С подлинника была снята копия, видимо для более внимательного прочтения. Имевшаяся в письме фраза «сам Бог… за мною против врагов любви, свободы и равенства» была в копии отчеркнута сбоку карандашом1426. Судя по тексту, гнев императора могли вызвать пассажи о Царстве Польском, об угнетении слабых, совет попросить у Господа «ума-разума». Вообще замечу, что письмо производит двойственное впечатление: явные несообразности соседствуют с высказываниями, свидетельствующими об информированности автора и несомненном наличии у него логики.

24 июня в ходе всеподданнейшего доклада государь распорядился: «Письмо не выдавать, а Жуковского немедленно приказать арестовать и привезти с надежным жандармом сюда. Курочкина полагаю также арестовать или иметь под самым строгим наблюдением»1427. Хотя, судя по всему, В.С. Курочкин так и не узнал об адресованном ему послании, но само письмо стало дополнительным аргументом в пользу мнения о неблагонадежности поэта. 26 июня указанное повеление было направлено начальнику 3‐го округа Корпуса жандармов с распоряжением захватить все бумаги капитана. 8 июля из Царства Польского рапортовали В.А. Долгорукову об отправке Жуковского в столицу в сопровождении прапорщика Варшавского жандармского дивизиона и двух жандармов1428.

Почему Жуковского везли аж трое жандармов, выяснилось после их прибытия в столицу 12 июля 1862 года. Оказалось, что Николай Максимович – полный инвалид. Он «разбит параличом, едва может ходить и то с помощью палки, и будучи поддерживаем двумя людьми, решительно страдает умопомешательством на религиозном вопросе; написанные им письма считает призванием свыше, о прочих же предметах говорит здраво». И в таком состоянии человека везли более тысячи километров! Встал вопрос: что делать с инвалидом? 14 июля начальник штаба Корпуса жандармов А.Л. Потапов направил отношение военному генерал-губернатору Петербурга с просьбой поместить Жуковского в Больницу Всех Скорбящих или 2‐й военно-сухопутный госпиталь