«Черные эдельвейсы» СС. Горные стрелки в бою - [31]

Мы закрываем дверь и начинаем уборку в вагоне. Те, кто был свидетелями недавней сцены, рассказывают остальным товарищам о случившемся. Мы все довольны вмешательством наших офицеров. Один из солдат высказывает предположение, что юного пленника покормят на следующей станции, где мы будем завтракать. Этот случай произвел на меня глубокое впечатление. Хотя порядок был в конечном итоге установлен, на душе у меня все равно остался мутный осадок.

Вечером мы прибыли в Данциг. Подъезжая к нему, я размышлял о судьбе этого города. Шесть лет назад, в 1937 году я уже был в нем вместе с Ником. Это была четырехнедельная экскурсия местной организации юнгфолька по Восточной Пруссии. Этот независимый немецкий город находился посредине так называемого данцигского коридора, контролируемого поляками и искусственно созданного Антантой по Версальскому договору. Летом 1937 года там было много туристических групп юнгфолька. Мы все встретились в конечном итоге в Данциге, где вечером устроили факельное шествие. Это было грандиозное зрелище. После этого Данциг остался в моей памяти как место с удивительно красивыми домами и залитой солнечным светом морской водой в порту.

Сейчас же город лежит во тьме — идет война. Огромный корабль покачивается на волнах у пристани.

Ждем погрузки на него. Мы проведем ночь на этом корабле. Неожиданно из темноты появляется фон Хартманн вместе с унтер-офицером, охранявшим нашего пленника. Увидев нас, он спрашивает:

— Как самочувствие, юные герои? Ждете путешествия по Балтийскому морю?

Я случайно оказался с ним лицом к лицу. Ловлю его взгляд.

— Мы отлично себя чувствуем, — ответил я. — Смею присовокупить, мы были обрадованы вашим вмешательством в утреннее происшествие.

Лицо фон Хартманна принимает строгое выражение. Судя по его глазам, он оценил мой намек.

— Это было серьезное нарушение дисциплины, — отвечает он. — В подобных случаях необходимо на месте устранять подобные проступки и восстанавливать порядок.

Он отходит от нас и приближается к другой группе моих спутников.

Мы интересуемся у унтер-офицера судьбой еврейского юноши.

— Все в порядке, — сообщает нам тот. — Шеф составил рапорт о случившемся и лично передал его властям на одной из станций. Они все правильно поняли.

Фон Хартманн проследил за тем, чтобы парня отправили обратно в его трудовой лагерь.

Вышеупомянутое происшествие стало моим первым опытом соприкосновения с темной стороной Третьего рейха — злобной и бесчеловечной. Я увидел конкретный пример преследований евреев и понял, как поступают с теми, кого считают врагами народа и отбросами общества. Однако в то время я еще не мог до конца разобраться в своем личном отношении к этому. Да, мы знали о творящемся тогда произволе и считали, что после войны ему будет положен конец, однако полагали, что прежде всего должны одержать победу. Как-то раз мне вспомнилась история, рассказанная матерью. Это случилось давно, когда она была маленькой девочкой. Прямо на глазах у прохожих она ударила зонтиком кучера, который жестоко хлестал кнутом лошадь. Несчастное животное упало на землю и тщетно пыталось подняться.

— Все правильно, — сказал я себя, когда вспомнил случившееся с юношей-евреем. Фон Хартманн был прав, и его поступок получил одобрение со стороны окружающих.

То, что раньше представлялось мне смутным чувством, теперь приняло четкие очертания. Я понял, что в то утро впервые заглянул в бездну зла.

Ничейная земля

Я записываю мои воспоминания о прошлом, все еще находясь в лагере для военнопленных в Ромильи. Весь день и я, и мои соседи заняты работой: Петер помогает дантисту-американцу, Вальтер помогает начальнику склада, я работаю переводчиком в госпитальной клетке и в последнее время даже в участке военной полиции, расположенном в городе. Оказываю содействие американцам при общении с французами. Мне приходится общаться с врачами, американскими военнослужащими, немецкими военнопленными, читать «Старз энд страйпс» и до известной степени наблюдать за образом жизни и нравами армии США.

Мир, в котором я живу в течение дня, определяется фундаментальными истинами, возникшими в результате исхода войны, они не оспариваются даже в среде немецких пленных. Главная истина, по мнению американцев, заключается в том, что война против Германии была крестовым походом на силы зла, воплощавшиеся в «Гитлере и его подручных» и особенно СС.

Однако по ночам, когда я сажусь за свои записки, я оказываюсь в другом мире, где существуют свои истины, возникшие в тот период, когда исход войны имел все еще неопределенный характер, а силы зла олицетворяла большевистская Россия. Требуется некоторая сила духа для перехода из одного мира в другой, и мне никак не удается избавиться от сомнений относительно того, стоит ли забыть прошлое, потому что оно закончилось великой катастрофой. Разве не это является убедительным доказательством ложности всех наших прежних истин?

Есть и еще одно неутолимое сомнение: неужели я отказываюсь от самого себя, скрывая свою истинную сущность, сущность человека, добровольно поступившего на службу в войска СС? Правильно я поступаю? Не предаю ли я себя? Неужели я уже ступил на ничейную землю человеческой морали?