Черные дни в Авиньоне - [8]

Приглядевшись, трактирщик удивился еще сильнее, а затем и порядком струхнул: диковинный наряд богача отливал болотной зеленью[3], а глаза светились желтым кошачьим огнем. Но робкие да нерешительные не держат процветающих трактиров, к тому же солнце еще высоко, а ведь даже младенцу известно: нечистый не является днем. И мало ли какие причуды случаются у богачей? Вот этот захотел и красуется в зеленом, а глаза… вон сосед-шорник как перепьет да начнет кожи драть, так у него глаза вообще белые делаются. Словом, Лючано оставил колебания, со всем возможным почтением встретил гостя, получил от него заказ на кувшин лучшего вина и умчался исполнять. Тем временем желтоглазый уселся на ближайшую скамью, где каким-то чудом освободилось место, и стал слушать Звонаря.

— …вот так благодаря своей молодости и смётке ушел Мазетто из дому с одним топором, а вернулся много лет спустя многодетным богачом, да все детки у него с рождения были пристроены, — закончил рассказчик и надолго приложился к кружке.

Необычного клиента заметил не только хозяин трактира. Поодаль от компании самых горячих поклонников звонарских баек сидел небогато, но чисто одетый мужчина лет тридцати, с умным и выразительным лицом. Он бросил на щеголя долгий взгляд: скорее, изумленный, чем враждебный. Тот, однако, держался с полнейшим равнодушием, и не спеша потягивал принесенное вино.

Между тем Звонарь от смешных побасенок перешел к пересказу пугающих слухов, которыми щедро делились моряки торговых судов в порту.

— Говорят, в Константинополе появились беженцы из Скифии. Они в один голос твердят о Божьей каре, что обрушилась на поселения по берегам Русского моря: мол, люди там умирают в три дня, но прежде покрываются страшными язвами и пятнами, а после смерти чернеют. А караванщики боятся идти в Индию и Китай за пряностями и чаем, потому что от самой Персии все сожжено огненным дождем.[4]

— Господи, помилуй нас, грешных…

— Вранье все!

— За грехи наши, за грехи…

— А еще, я слышал, в Скифии есть племя женщин таких волосатых, что им не нужна никакая одежда.

— А мужчины?

— Чего мужчины? Мужчины обычные.

— Погоди, кум: они что же, с волосатыми женами живут? По доброй воле?

— Ты рябого Джакомо знаешь? Жену его видел? А ее усы?

Под вино разговор быстро свернул в привычную колею к нестрашным сплетням и уютному перемыванию соседских косточек.

Папаша Лючано не зря расстарался перед гостем: уходя, тот заплатил втрое против того, что собирался запросить трактирщик. Позже он попробовал оставленные золотые монеты на зуб, перекрестил их и остался вполне доволен. Хотел еще присовокупить Божье благословение, но вспомнил узкие черточки зрачков, огненно-рыжие пряди, выбивавшиеся из-под шаперона, и прикусил язык. На всякий случай.

Трое незаметных типов, переглянувшись, выскользнули из трактира вслед за богачом. За ними поспешил и любопытствующий незнакомец — очевидно, ему по-прежнему было интересно.

— Вижу, ты обошелся без темных очков?

— В них меня принимали за слепого и топили в жалости. Бр-р…

— А что тебе понадобилось в том трактире?

— Да ничего особенного: стандартный отлов грешников по квоте. Обошел все забегаловки Неаполя. Их было… да мало их было, куда меньше, чем сейчас. Но вино там подавали вполне приличное.

— Напомни позже, расскажу, что мы пили при дворе Людвига Баварца. До сих пор помню тот божественный вкус!

— Азирафель, описывать вкус вина, не предлагая его — это такая разновидность пыток в Раю?

— Кхм, извини, в самом деле жестоко.

Вечернее небо над Неаполем быстро темнело; под балконами и между домами сгущались сумерки. Был тот пограничный час между днем и ночью, когда вещи теряют свой цвет, а люди делаются, словно привидения: вот они есть — а вот уже на узкой глухой улочке никого кроме человека в зеленом.

Только что в Ад отправились три свежих грешника: отъявленные головорезы, как на подбор. Итого за неделю набралась чертова дюжина — у Хастура не должно быть никаких претензий, норма выполнена. Дело простое до отвращения: гуляй себе по трактирам, обвешавшись золотом, и лови грабителей с убийцами на живца. Но что это? Ах, досада: один из негодяев успел пропороть кинжалом бархатный бок!

— Синьор, вы ранены? Здесь недалеко дом цирюльника…

— Скорее, ранен мой дорогой упелянд.

— Простите, кто?!

— Неважно. Я сам позабочусь о нем, — желтые глаза в одно мгновение обежали предложившего помощь. — Вы еще в трактире начали наблюдать за мной, синьор… Боккаччо? Верно?

— Боккаччо да Чертальдо… — удивление, зародившееся за трактирным столом, на свежем воздухе выросло до размеров Везувия. — Откуда вы знаете мое имя, синьор? Я не раз видел вас при дворе королевы, но моя особа слишком незначительна, чтобы кто-то потрудился представить меня такому, без сомнения, знатному вельможе, как вы… Силы Небесные! Как… как это вам удалось?

Вечер уже почти перешел в ночь, но у синьора Боккаччо оказалось отличное зрение: он увидел, как прореха на бархатном одеянии сама собой затягивается, а кровавое пятно выцветает до полной неразличимости прямо на глазах.

— Сойдемся на том, что я хорошенько помолился, — Кроули провел ладонью по ткани и остался доволен результатом. — Ну а меня вам кто-нибудь представил, о любознательный синьор?