#черные_дельфины - [12]

Инга горячо кивнула:

— Конечно! Надо отправить дело на дорасследование. И стремянку нужно проверить, и снять отпечатки пальцев.

— Подожди. Про подушки ты и сама всё сказала. Вон у тебя в спальне — смятые подушки. У Катьки на кровати тоже. А штатив… Ну сама посуди: человек решил умереть — всерьёз, не с подростковой дерзостью, а вполне с осознанным отчаянием — ну станет ли он поднимать какой-то там штатив?

— Последнее ты правильно заметил — осознанное отчаяние, вот что нужно для этого шага. Но у Олега этого не было. Он не думал о смерти.

— Ты уверена? Беда в том, что мы относимся к симптомам депрессии недостаточно серьёзно. Это не плохое настроение, а тяжелое психическое заболевание. И его очень трудно диагностировать.

— И ты туда же!

Инга опустила голову. Она вспомнила про страницу «SOS Депрессия». Неужели она весь этот год была так слепа и не видела, что происходит с Олегом? В памяти возник этот одинокий чёрно-белый взгляд со снимка. Виски сдавило, будто невидимым тугим обручем. Она снова плакала.

— Постой! — застонала Инга. — Фото! Кто-то сменил фото его профиля в соцсетях. На то, похоронное, последнее.

— Это могла быть его девушка. Сейчас в моде, знаешь, такой трагический символизм.

— Почему ты мне всё время возражаешь? Почему ты не хочешь принять мою версию?

— «Я хирург, мне часто приходится делать людям больно, чтобы им потом жилось хорошо», — процитировал Сергей Женю из «Иронии судьбы». — Ты пытаешься найти виновного в его смерти, потому что боишься принять… — Он осекся. — Прости, я слишком далеко зашёл. Совсем не то говорю. Понимаешь, никто не возьмёт дело на дорасследование по таким ничтожным обстоятельствам. Это ведь дополнительный геморрой для полиции — перспектива нераскрытого преступления, лишняя возня, плохая статистика. А тут дело закрыто и отчетность в порядке. Кроме того, нужно что-то ещё. Хотя бы мотив. Его ограбили? Или, может, он перешёл кому-то дорогу?

— Так в том-то и дело! Он погиб из-за нашего расследования! У меня перед глазами постоянно стоит Олег… с каким азартом он расследовал это дело.

— Кто-то из инвесторов строек в центре Москвы? Ой, Инка, не нравится мне твоё новое поприще! Ужасно боюсь я за вас — за тебя, за Катю. Надо ли тебе этим заниматься?

— Я журналист, это мой гражданский долг, прости за пафос, — сказала она сухо и вытерла кулаком глаза. — Тебе претил глянец, теперь ты против того, чтобы я занималась настоящей журналистикой. Тебя устраивала только моя работа в «Вестнике культуры». Но проблема в том, что она не нравилась мне.

— Ладно, прости, я не буду больше давить.

— Тогда скажи, как ты думаешь — они могли это сделать?

— Нет. Вряд ли. Они устранили бы его по-другому. Не стали возиться с повешением. В их случае тело бы всплыло на следующий год подснежником или вообще не было бы найдено. Например, в котлован новостройки бы сбросили. Какие-то ещё более утонченные враги у него были?

— Нет! Я уверена, что это связано с нашим делом. Слишком подозрительное совпадение. Вечером он говорит мне, кто замешан в уничтожении памятников, а на следующий день я нахожу его мёртвым.

— Так, подожди! Он выяснил что-то важное, тут же отправился с этим к тебе, а через пару часов его убили? Это маловероятно, потому что слишком быстро. Нужно успеть организовать, найти исполнителя. К тому же эта чертова записка!

— Они заставили его!

— Многовато допущений. Послушай, скорее всего нет тут никакой тайны, и он сам это сделал. Но близким легче верить в конспирологические версии, чем принять…

— Почему? Что ты замолчал? Скажи наконец! — Инга вскинула голову.

— Потому что вместе с этим придется принять то, что сами отчасти виноваты. Недоглядели, не были достаточно внимательны, заботливы. Прости! Но я знаю, ты сама это понимаешь.

— Да, — Инга покачала головой, — ты прав.

Катя сидела в наушниках. Боясь, что между родителями снова вспыхнет ссора и не желая этого слышать, она включила звук на полную громкость, так что песню Shape of You было слышно уже с порога.

Инга подошла к ней и обняла. И плакала долго, беззвучно. Ей не было видно, но она чувствовала, что Катя тоже плачет, и ей недостает сил обхватить ослабшую мамину руку. Вошёл Сергей и притянул их к себе. «Мои девочки! — шептал он горячо. — Бедные мои девочки! Хорошие мои!»

И в этот миг они снова были одним целым, как раньше. Как в те любимые минуты, когда Катю в первый раз принесли на кормление, Сергей подкупил знакомых акушерок, его пустили в палату под видом кардиолога, они сидели с Ингой обнявшись, со страхом и радостью держа на руках микроскопическую дочь в смешной казенной шапочке. Или когда Сергей притащил Кефира, они с Катей долго упрашивали Ингу оставить пса, получили наконец её согласие, и Катя повисла на её шее, а Сергей подхватил обеих на руки и закружил по комнате, пока они не повалились на диван. Стоит ли эта короткая непредсказуемая жизнь тех ссор, обид и обмана, что были после? Или им хорошо только сейчас, только в эту минуту, а потом всё начнётся снова и будет ещё больнее?

Инга высвободилась из рук Сергея. Катя вынула наушники и выключила музыку. Сергей пожал плечами и пошёл ставить чайник.