Черные береты - [33]

А какое еще? И почему преступное? Для кого преступное? Зло должно, обязано караться. Не пресеченное сегодня, оно заставит завтра плакать других невинных. Он берет на себя роль палача. Нет, в нашем обществе палач воспринимается как человек, лишающий жизней невиновных и мучеников. А он — просто возмездие. Неотвратимое. Неизбежное. Иначе сотни новых Зит будут лежать в могилах, общество — разглагольствовать о гуманности к преступникам, а «парусники» нагло посмеиваться, плевать на всех и наслаждаться жизнью. Хватит. Суды пусть разбираются в спорных и запутанных делах. Здесь же все ясно до последней слезинки Зиты.

Может быть, странно, но ни сомнений, ни угрызений совести Андрей не испытывал. Жажда мщения была подогрета, конечно же, и его собственным арестом, выдачей латвийским властям: загнанному в угол будет не до любезностей. Но и не будь этого, решение иным бы, наверное, не стало.

Дважды еще объехал свои «точки», прежде чем после полуночи за дверью Эллочки не послышался ее писклявый пьяненький голосок:

— Ну, кто там еще?

— Привет, Элла. Слушай, срочно нужен Данилыч, а ни дома, ни у Соньки, ни у Боксера нету, — небрежно проговорил давно отработанное Андрей. — До тебя тоже целый вечер не дозвониться.

Эллочка затихла, пытаясь угадать голос.

— Слушай, может, Мотя знает? Но его тоже что-то давно не видно. Или уже ускакал в свою первопрестольную? — продолжал шиковать тремя известными именами и двумя фактами Андрей.

— Они вчера как раз поехали к нему в Москву, — наконец, хоть и неуверенно, сообщила Эллочка.

— А что же меня не прихватили? — успокоил ее беззаботным голосом Тарасевич. — Вернуться-то когда грозились?

— Завтра.

— А, тогда все нормально. Спокойной ночи. Не забывай старых знакомых.

Небрежно протопал по лестнице. Но на тротуар выходить не стал — вдоль стеночки и за угол. Пусть поломает голову Эллочка о ночном визитере. А Данилыч с Тенгизом, значит, в Москве. Разошлись, разлетелись на каком-то перегоне их поезда. Но ничего, он сам перейдет на их рельсы, параллельных прямых для них не будет. И они сшибутся. И встанет после этой сшибки только кто‑нибудь один. Или никто.

Своей смерти Андрей не боялся — притупилось это чувство, пока служил в ОМОНе. А после смерти Зиты что жизнь? Шептались ведь старушки на похоронах: ох, велик оказался гроб для одной, знать, место припасено еще для кого-то из родных. Осеклись, когда увидели его.

Припасено так припасено. Он с детдома о смерти знает, в детдоме они почему-то часто о ней говорили.

Вроде никуда конкретно теперь не шел Андрей, на ночь он облюбовал себе строительный домик, в котором однажды брали одного бомжа: ничего уголок, перекантоваться день-два можно. Но оказалось, что крутится он вокруг да около дороги, ведущей на кладбище. И, устав делать вид, что это случайность, устав отгонять мысли о Зите, остановился и признался себе: да, он хочет идти на могилу жены.

— Но не пойду, — вслух проговорил он. Даже повернулся спиной к окраине города. — Только после. Все.

Ночь проворочался на узкой лавке среди тряпья, пустых бутылок, мотков проволоки — в воспоминаниях, думах о завтрашнем дне, в боязни проспать утро. Днем еще по нескольку минут забывался в залах ожидания аэропорта, автовокзала и железнодорожной станции. Поезд и самолет из Москвы прибывали почти одновременно, и, чтобы не дергаться, поехал сразу к дому Данилыча. Устроился в подъезде напротив, через несколько минут впервые в жизни уже завидуя курящим — тем есть хоть чем заняться. Прутиком вычистил весь подоконник на лестничном пролете, а похожих на Данилыча все не появлялось. Не вытерпел, позвонил из ближайшего телефона в справочное: рейсы из Москвы прибыли без опозданий. То есть давно. Подумав, набрал телефон. Тишина. Перезвонил Тенгизу. А вот там мгновенно подняли трубку.

— Да-а, слушаю, говорите, — пропищал голос Эллочки. Нет, не дурочка она, и пьянка из колеи не выбила. Наверняка встретила дружков, рассказала про гостя и какие-то варианты в группе уже просчитаны.

— Да-а, слушаю, — опять отозвалась, напомнила о себе девица.

— Извините, мне бы Тенгиза, — не стал изменять голос Андрей. В ситуацию надо внедряться, и чем решительнее, тем меньше времени останется на подготовку у той, другой стороны. — Кажется, это я с вами вчера разговаривал?

— Да-да, здравствуйте, — заторопилась залюбезничать Эллочка. Не надо спешить выражать восторги, девочка. Еще неизвестно, что на вашем крючке. — Вы знаете, а они… — она непроизвольно сделала секундную паузу, видимо, оглядываясь как раз на «них», — они ушли в гараж. Знаете, где новые гаражи вдоль железной дороги? Если считать от станции, то двенадцатый. Алло, вы слышите?

Он слышит. И прекрасно ее понимает.

— Да, конечно. А я застану их там? — «заглатывал» все глубже крючок Тарасевич.

— Конечно, — опять не смогла скрыть ноток удовлетворения собеседница. — Они привезли из Москвы новую резину, собираются менять скаты. Завтра утром собираются куда-то уезжать, чуть ли не на всю неделю. Так что если хотите увидеть… — подбивала она Тарасевича на решительные действия.

Так и сделаем.

Бегом, через оградки и песочницы, кусты и разрытую теплотрассу — к улице. Такси, частник — стой. Стой кто угодно, хоть самосвал. Четвертной — к вокзалу. За скорость — еще столько же: невеста уезжает, Данилыч с Тенгизом сейчас тоже рвут к гаражам. Тот, кто прибудет первым, станет охотником. Гаражи — это блеск, это уже твердый почерк в работе. Молодец, Данилыч: вдали от домов, рядом лесок, а главное — железная дорога. В случае чего — выпал человек из поезда или бросился сам под колеса от несчастной любви. Ах, Данилыч, умница. Только вот все будет наоборот.