Черновой вариант - [42]

БИБЛИЯ (Второзаконие, 21:10-14; законы древних евреев):

Когда выйдешь на войну против врагов твоих... и возьмешь их в плен, И увидишь между пленными женщину, красивую видом, и полюбишь ее, и захочешь взять ее себе в жены; То приведи ее в дом свой, и пусть она... снимет с себя пленническую одежду свою, и живет в доме твоем, и оплакивает отца своего и матерь свою в продолжение месяца; и после того ты можешь войти к ней и сделаться ее мужем... если же она после не понравится тебе, то отпусти ее, куда она захочет, но не продавай ее за серебро и не обращай ее в рабство... [2, с. 190].

Из материалов Нюрнбергского процесса:

Пьяные немецкие солдаты затаскивали львовских девушек и молодых женщин в парк Костюшко и зверски насиловали их. Старика священника В.Л. Помазнева, который с крестом в руках пытался предотвратить насилия над девушками, фашисты избили, сорвали с него

рясу, спалили бороду и закололи штыком [3, т. 1, с. 514].

Е. РАВИЧ (быт коменданта Освенцима Гесса):

...в его доме работала узница Элеонора Ходыс... После нескольких месяцев работы у Гессов эта узница была переведена в женскую штрафную команду, а затем в подземелье блока № 11, куда по ночам приходил к ней Гесс. Когда оказалось, что она беременна, ее бросили в стоячий карцер и морили голодом [49, с. 20].

ГЕСС:

...одна из надзирательниц [в женском лагере Освенцима] упала так низко, что имела половые сношения с узниками, в большинстве своем “зелеными” капо [уголовники, - как правило, немцы], и брала в качестве платы ювелирные изделия из золота. Для маскировки бесчестного поведения она стала любовницей одного штабсшарфюрера и в его доме припрятывала “заработанное тяжелым трудом”. <...>

Если в мужском лагере распространенным явлением был гомосексуализм, то в женском лесбийская любовь не относилась к редкости.

<...> Беспрерывно поступали донесения о половых отношениях между надзирательницами и узницами [49, с. 76].

М. НИЛЬСЕН (концлагерь Штутгоф):

За ограждение из колючей проволоки эсэсовцы загнали... около 20 тысяч еврейских женщин... Там не было ничего, кроме водопроводного крана, не было даже туалета. Им не давали пищи...

Они лежали на голой земле более двух месяцев. Отправляясь на работу, многие заключенные... проходили через этот “лагерь” под открытым небом. Женщины просили дать им немного хлеба.

- Возьми мою дочь, возьми мою дочь за кусочек хлеба! – крикнула однажды женщина одному моему другу-датчанину и толкнула к нему красивую четырнадцатилетнюю девочку. - Возьми ее, возьми ее здесь же за полкусочка хлеба!.. [54, с. 170-171].

В те же времена в ином оккупированном краю под сенью голландского добросердечия укрылись две еврейские семьи. Двадцать пять месяцев закупоренности, ожидание ада (концлагеря) или чуда (свободы).

В семьях росли дети: в одной - мальчик Петер, в другой - девочка Анна.

Двадцать пять месяцев, два с лишним года, одни и те же лица вокруг, одни предметы, один спертый воздух, один страх, одна надежда, одно отчаяние.

Ему семнадцать, ей - четырнадцать.

А. ФРАНК (дневник):

23.02.1944. <...> Каждое утро хожу дышать свежим воздухом на чердак, где Петер занимается. <...> Петер стоял, прислонившись к балке, я сидела рядом, и мы вдыхали чистый воздух, смотрели на улицу и чувствовали, как между нами возникает то, что не спугнуть словами.

<...>

28.02.1944. Это какое-то наваждение! Все время быть рядом с ним и не приближаться к нему, скрывать и стараться быть веселой и непринужденной, когда во мне угасает всякая надежда. <...>

Я отчаялась, я потеряла голову...

<...>

6.03.1944. ...живу только от встречи до встречи. Мне так хочется узнать, ждет ли он меня, как я жду его! Меня умиляют его неловкие попытки поближе подойти ко мне.

<...>

7.03.1944. ...я поняла свою тоску по другу: не по девочке-подруге, а по другу-мальчику. Я открыла счастье внутри себя... Постепенно я стала спокойнее и почувствовала безграничную тягу к добру, к красоте,

<...>

19.03.1944.... После мытья посуды я... пошла к Петеру. <...> Гораздо лучше разговаривать в полутьме, чем при свете. По-моему, Петер тоже так думает.

<..-> Я рассказывала Петеру о папе с мамой, о Марго, о себе. И вдруг он спросил: “Вы всегда друг с другом целуетесь, когда говорите “спокойной ночи”?

“Конечно, целуемся, и не раз, а вы нет?” “Нет, я почти никогда ни с кем не целовался”...

<...>

Мы сознались друг другу в том, что и он рад, что мои родители тут с детьми, и мне очень радостно, что он тут и что я его так хорошо поняла теперь, поняла его обособленность, его отношения с родителями, и что мне так хочется ему помочь.

“А ты мне и так помогаешь!” - сказал он. “Чем же?” - удивилась я. “Тем, что ты веселая!”

Ничего прекраснее он мне сказать не мог! <...> Значит, он оценил во мне хорошего товарища, и пока мне больше ничего не надо.

<...> Теперь у меня такое чувство, что нас с Петером объединяет тайна. Когда он на меня смотрит, смеется или прищуривает глаз, во мне словно вспыхивает свет. Хочу, чтобы так и осталось, чтобы мы вместе провели много-много счастливых часов!

<...>

1.04.1944. <...> Я тоскую о поцелуе, о том поцелуе, которого так долго приходится ждать. Неужели он смотрит на меня только как на товарища?