Чернокнижники - [20]

…Голоса книг требовали от меня участия, голоса книг требовали, чтобы я раскрылся, поразмыслил о себе самом… Я узнал, что под логикой существует иная логичная последовательность недоступных взору импульсов, в ней я и обрел свою сущность. У каждой из стадий моего развития есть своя книга».

«В семилетием возрасте я прочел „Через дикий Курдистан“ Карла Мая. (Мне кажется, почти любой мог сообщить нечто в этом роде.) Но настоящим событием для меня стала вторая книга, прочитанная недели две спустя. Это был „Замок Родриганда“ того же Карла Мая, и меня потрясло различие этих двух книг. „Через дикий Курдистан“ написан от первого лица: герой моего первого романа также „я“. А в „Замке Родриганда“ пресловутое „я“ куда-то исчезло. Я читал страницу за страницей, сначала с интересом, затем с разочарованием, а потом с раздражением — „я“ никак не хотело появляться! Во мне росло ощущение, что здесь чего-то не хватает, что герои „Замка Родриганда“ — исключительно третьи лица. Я отчетливо помню, что где-то на середине книги я ждал, что „я“ все-таки появится, как спаситель от всех этих „он“, „она“, „оно“. И даже в конце, уже поняв всю бесперспективность дальнейших поисков „я“, я продолжал надеяться, что „я“ возьмет, да явится сюда из дикого Курдистана. Для меня стало настоящим шоком, что и в продолжении „Замка Родриганда“ — „Пирамиде бога Солнца“, „Бенито Хуаресе“ и так далее и в помине не было „я“, то есть в памяти это до сих пор сохранилось как событие. В „Длинном письме для долгого прощания“, два десятка лет спустя, я воспользовался этой круговертью сознания для создания формы начала истории: слово „я“ встречается лишь в пятом по счету предложении рассказа».

Вообще-то историю с «я» открыл до него другой автор.

«По своему обыкновению, он в субботу отправился в синагогу и поднялся, желая прочесть вслух. Ему подали книгу пророка Исайи. Раскрыв книгу, он нашел место: „Дух Господень на Мне; ибо Он помазал Меня благовествовать нищим, и послал Меня исцелять сокрушенных сердцем, проповедовать пленным освобождение, слепым прозрение, отпустить измученных на свободу, проповедовать лето Господне благоприятное“. Закрыв книгу, он вручил ее служке и сел: глаза верующих были устремлены на него. А он обратился к ним: „Сегодня написанное свершилось пред вашими ушами“».

Теоретически подобная идея могла кому угодно прийти в голову. Но этот оказался первым. Право первородства.

Педантичный жених

«И ты так ничего и не пожелал для себя? — спросила жена. — Нет, — ответил муж. — А чего мне было желать? — Ах! — вздохнула жена. — Да ведь это ужасно — прозябать в этой грязище вонючей, нет мочи больше терпеть».

Из сказки о рыбаке и его жене

(Вам знакома история о рыбаке и его жене? Разумеется, знакома. И Тиниус тоже знал ее.)

Чувства не замедлят дать вам приятный совет, и фантазия сродни тщеславной женщине, которая днями и ночами только и знает, что нашептывать в ухо своему мужу, человеку рассудительному, предпочитающему жизнь спокойную: давай, шевелись, сделай то-то, а не то упустишь время, попытайся пробить для себя местечко повыше, чтобы мы смогли хоть пожить в свое удовольствие.

Тиниус — что случалось с ним чрезвычайно редко — с отсутствующим видом сидел с книгой. Уставившись в потолок, он увещевал себя вступить в брак: Тиниус, именно этого от тебя все ждут, потому что тогда тяжкая ноша повседневных забот будет не столь ощутима, и ты сможешь сосредоточиться на работе, исчезнут все эти докучливые и зряшные паузы, отвлекающие тебя от жизни; и кровь в жилах побежит веселее, и по вечерам твоя супруга у тебя под боком, и нет нужды никуда бегать из дома — зашел в ее каморку, и все. Дух и тело лишь тогда гармонично дополняют друг друга, если получают более просторную оболочку — тело раздается вширь, в то время как дух, легкий, воздушный, воспарит над твоим обширным, прекрасным пасторатом, обозревая корешки книг, и ты сможешь когда заблагорассудится любовно по ним похлопать, перекинуться с антикварами словцом насчет очередной книжной ярмарки или новейшего книжного каталога, с тем чтобы прикупить для себя чуток новенького благодаря скромному наследству твоей супружницы, той самой Бётхер, с которой ты вот уже десятый год душа в душу живешь, будто брат с сестрой, и с которой тебе самую малость решимости проявить следует.

Иоганн Георг Тиниус сладко потянулся. Он, уже избравший для себя холостяцкую жизнь (современные деконструктивные постулаты, вероятно, усмотрели бы в этом признаки латентной гомосексуальности, но мы-то с вами так не считаем, или все же?..), был полон решимости взять в жены только что овдовевшую малышку Бётхер. И стоило ему постучаться, как аромат лаванды довершил дело, вдохновив его на торжественный акт. Отперев ему, она улыбнулась из полуосвещенной арки дверей. Ее будто подернутый дымкой взгляд и узкие, полураскрытые от волнения губы говорили о том, что она догадалась, для чего явился Тиниус. Как она изменилась! Извечная болезненность исчезла, преобразившись в нежность и ранимость, что подвигло Тиниуса тут же срочно обратиться к оде. Она (вот с кого следовало писать облик мадонны! Пролептическая цитата всех образов хрупкой женщины, всех романтических софий. Прототип Новой Женщины! Прообраз… Впрочем, хватит!) комментировала текст, согласно опуская веки. С легким сердцем Тиниус самоустранился от своего холостяцкого бытия, женился на ней, этой свежеиспеченной вдовушке, организовав свадебное торжество для узкого круга приглашенных — проповедь произнес пастор Штарке, в свое время вдохновивший Тиниуса на занятия теологией (вы же помните?), — без остатка вложив скромное доставшееся ей от матери и бывшего супруга наследство в книги (причем даже не удосужившись сперва оплатить застарелые долги, не хочется оставлять вас в неведении относительно этого, что было бы драматургическим головотяпством), поставив крест на ежедневных прогулках, он вдоволь мог фланировать в ее душе, декламируя в зависимости от характеристики дня очередную пространную или же малую элегию, в то время как Иоганна Софья окантовывала его словоизлияния, добавляя к ним добрую толику высоких тонов, так напоминавших ему безоблачную пору дисканта.