Черное Таро - [74]

— Не искушайте меня, поручик. Потребно пролить реки крови. чтобы переписать предначертанное. Я не могу пойти на это.

Столько покорности судьбе было в словах императора, что Корсаков понял — что решение принято и как бы тяжко не далось оно государю, он от него не отступится.

Со стороны станции послышался шум автомобиля. Адъютант всмотрелся сквозь начинающийся снегопад и, подавшись к царю, зашептал что-то. Николай Второй, опустив глаза, выслушал его и, хмуро кивнув, поднялся по ступенькам в вагон.

— Поручик, это депутаты государственной Думы Гучков и Шульгин, — сказал адъютант, обернувшись к Корсакову, — сопровождает их генерал Рузский, его вы, я надеюсь, знаете. До особого распоряжения никого вагон не пускать.

— Слушаюсь, — Корсаков замер возле поручней, с ненавистью глядя на приближавшихся думцев.

Отороченные мехом пальто, бобровые шапки. Гучков, на ходу протирая заиндевевшее пенсне, что-то тихо говорил мрачному Шульгину. Позади, чуть отстав от штатских, вышагивал главнокомандующий армиями Северного фронта генерал-аъдютант Рузский.

— …Василий Витальевич, — Гучков частил скороговоркой, сбиваясь с шага. Пенсне никак не хотело утвердится на покрасневшем носу, — я прошу вас, поддержите. С нашими полномочиями мы… — он осекся, поймав взгляд Корсаков, хватанул ртом морозный воздух и закашлялся.

Спустившийся из вагона флигель-адъютант козырнул им.

— Государь ждет вас, господа.

Рузский, отвернувшись, стоял в стороне, пока они оскальзываясь и тяжело сопя поднимались по ступеням.

— Вы идете, ваше превосходительство? — спросил от двери вагона Гучков.

Генерал молча полез в вагон.

Чувствуя, как дрожит все внутри в ожидании роковых минут, Корсаков ходил вдоль вагона. Он уже не ощущал мороза, ему стало жарко. Подхватив снег он стал жевать его, чувствуя во рту привкус смолы и сгоревшего угля.

Ему показалось, что прошла вечность, прежде чем на ступенях появились дпутаты. Гучков в распахнутом пальто и Шульгин, закутанный в шарф, будто и не раздевался в жарко натопленном помещении. Потряхивая папкой с бумагами, Гучков устремился к поджидающему их автомобилю, то и дело оглядываясь и торопя спутника.

Корсаков посмотрел им в след, ощущая в груди пустоту. В горле стоял комок, который не сглотнуть, и не выплюнуть. Ноги будто вросли в снег и казалось, уже никогда не удастся сдвинутся с места. Из бормотания Гучкова он расслышал только одно слово, но это слово убило надежду, заставило остановиться сердце, заморозило кровь. Отречение…

Движение в дверях вагона заставило его придти в себя. В проеме двери в одном мундире стоял император. Снег падал на его непокрытую голову и не таял, а глаза у нег были уже не усталые, а мертвые…

— Ваше Величество, скажите, что это неправда!

— Полноте, поручик. Это не я отрекся, это отреклись от меня.

Корсаков запрокинул голову, чтобы не дать пролиться слезам. Сквозь влажную муть он смотрел на парящие в воздухе снежинки, а они кружились, замирали и вновь парили, слагаясь в странные знаки. Уже виденные угловатые знаки, предвещающие несчастье.

— …с открытыми глазами. Игорь!

Корсаков недоуменно потряс головой. Склонившаяся над ним Марина трясла его за плечо.

— Что такое? — Игорь моргнул несколько раз, — я заснул?

— Вы спите с открытыми глазами, вот что. И растолкать вас совершенно невозможно. Вы меня пугаете, разве можно так изводить себя? Пятый час утра, ложитесь в постель и хоть немного поспите.

— Да, сейчас лягу, — Корсаков помассировал горло, встал и приоткрыл окно. Ночной воздух заставил его поежиться, — в последнее время я словно наяву вижу сны. И кажется они соответствуют историческим событиям. Знаете, будто кто-то реконструирует эпизоды из истории, в которых участвовали Белозерские или Корсаковы и проецирует их мне в голову, как на киноэкран. Это не всегда приятно.

— Вам решительно надо отдохнуть! Поживите несколько дней у нас, отоспитесь, — предложила Марина.

— Не могу. Может быть попозже, но сейчас накопилось слишком много неоконченных дел.

Марина стала собирать бумаги в папку и вдруг остановилась, склонилась над столом.

— Это вы писали, Игорь? — она подняла листок, испещренный рядами знаков.

— Я ничего не писал, — Корсаков подошел к столу, всмотрелся в записи, — может во сне водил карандашом по бумаге? О, черт, я видел уже подобное — у меня великолепная зрительная память. Только значки стояли в другом порядке. Постойте-ка, — он выхватил листок у нее из рук, — снежинки, что я видел во сне, вот только что… стало быть, я зарисовал то, что видел. — Он задумался, пробегая глазами строчки, — у меня есть картина «Знамение», там точно такие же руны, но стоят они в другом порядке.

Марина с тревогой всматривалась в него, словно Корсаков открылся ей с неожиданной стороны.

— Вы знаете, что это? Это шифр тамплиеров. Часть бумаг Белозерских была зашифрована с его помощью и мне пришлось изучить шифр. Позвольте, — она зажгла верхний свет и, нахмурившись, попыталась прочитать ломкие знаки.

Корсаков увидел, как внезапно кровь отлила от ее лица.

— Что? Что такое, Марина?

— Ничего, — она уронила листок на стол, — ничего.

— Но вы что-то поняли.

— Да… нет… Игорь, сожгите эти записи, — она умоляюще взглянула на него, — я прошу вас, сожгите немедленно.