Черное Таро - [36]

Дом полыхал. Пламя с гудением рвалось из узких окон. Двое пожарных, с трудом удерживая брандспойт, направляли струю воды как раз на окно квартиры, где жил Игорь. Пламя исчезало на мгновение, сбитое тугой струей, чтобы тут же выметнутся из другого окна. Под окнами, задрав растрепанные головы, стояли бомжи-соседи. Игорь подошел к ним. Жар заставил закрыть лицо рукой.

— Во, а мы думали — хана тебе, — сказал узнав Корсакова один из них, почетный алкоголик и бомж, дядя Сережа, — гореть-то у тебя начало. Да так быстро: хлопнуло чего-то, дым повалил. Мы проснулись, кинулись смотреть, а из твоей квартиры как полыхнет! Только вещички собрали, глядим, а уж и потолок просел. Мы — бегом на улицу.

— Не было меня, — хмуро сказал Корсаков, — и никого там не было. Не могло загореться.

— А вот поди ж ты, загорелось. Ты Трофимыча нашего не видел? Он вроде к тебе зайти хотел.

— Не видел. Говорю же — не было меня.

— Картины небось погорели, да? Чего ж теперь делать будешь?

— Новые напишу, — Корсаков развернулся и пошел прочь.

За спиной что-то затрещало, обвалилось с грохотом.

— Перекрытия рушатся, — крикнул пожарный, — ну-ка, мужики, вали отсюда.

Игорь вышел в переулок. После обжигающего дыхания огня ночь показалась еще промозглей. Он прошел через оцепление, не обращая внимания на недоуменные взгляды милиционеров и побрел по Арбату в сторону метро «Смоленская». Сержант, который не пускал его в переулок, окликнул было, но догонять не стал.

Идти было некуда. Начиная новую жизнь — сожги за собой мосты, чтобы прошлое не догнало, вспомнил Корсаков. А если я не желаю начинать все заново? Если я привык, притерпелся и менять что-то мне поперек горла? Участковый как в воду глядел — черная полоса началась. И началась она с той пьянки с Леней, когда они очутились в «обезьяннике». Потом папа Александр Александрович наехал, потом Жук, и… стоп-стоп. А не Жучила это хату подпалил, чтобы картины под шумок вынести? Нет, вряд ли. Если бы нашел картины — мог бы, но что не нашел, это точно. Бомжи услышали бы, если кто-то стал в подвале копаться. Остается один папашка с его обещанием подпалить «гадюшник» с четырех сторон. Но и он сначала выкинул бы всех обитателей, а то предумышленное убийство получится. Уж на что крут у Анюты папа, а и то вряд ли на такое пошел бы. Что же дальше? Было еще что-то, затаившееся в подкорке, беспокоившее, но выудить его оттуда можно было только со временем. Вернее не выудить — само выскочит, когда уже и ждать забудешь. Ну и черт с ним! Интересно, в подвале картины уцелеют? Огонь не доберется, а вода? Пожарные воду не жалеют — в этом Корсаков убедился. Потом, когда все успокоится, надо будет прийти, проверить.

Корсаков огляделся. За мыслями он не заметил, как миновал Арбат, и по Новинскому бульвару вышел к Калининскому проспекту. Словосочетание «Новый Арбат» Игорь не воспринимал. Пусть уж лучше будет проспект в честь доброго дедушки Калинина, всенародного старосты, мать его за ногу, прихлебателя сталинского! А Арбат может быть только один, как и свежесть у осетрины — одна, она же и единственная. Все остальное тухлятина!

Коньяк и виски уже заканчивали свое благотворное воздействие на организм и Корсакова зазнобило. Следовало решить: продолжать возлияния, или переболеть, тем более, что после хорошей выпивки похмелья быть не должно. А чего ради останавливаться? Напиться, упасть где-нибудь под кустом и гори оно все синим пламенем. Переждать надо, пока шок пройдет — вон сколько навалилось: Леня, наезд папашки, смерть Трофимыча, коньяк доисторический. Проспимся, а утро вечера мудренее. Корсаков понимал, что ищет повод выпить, но иного выхода не видел.

Перебежав проспект он купил водку, пластиковый стакан и пачку печенья. Сонная продавщица долго считала сдачу и Корсаков не выдержал. Сорвал пробку и выпил полный стакан водки прямо возле палатки.

— Душа горит? — посочувствовала продавщица.

— И дом сгорел и душа догорает, — кивнул Корсаков, сгреб сдачу и пошел прочь.

Он не очень-то смотрел, куда несут ноги — шел по ночной Москве, присаживался на скамеечки во дворах, выпивал. Каким-то образом вышел к зоопарку.

Сквозь решетку был виден пруд с серой стылой водой. В пруду плавали утки. Он долго смотрел на них, удивляясь, как это они не замерзнут и жутко им завидуя. Потом какой-то мужик, то ли сторож, то ли смотритель, провел его внутрь зоопарка и они выпивали с ним в комнатушке рядом с загоном для верблюдов. Пахло навозом и сеном, за стеной топотали и взревывали «корабли пустыни». Мужик жаловался, что сено домой не понесешь, вот если бы у хищников работал…

Потом какая-то горластая тетка обругала их и погнала по территории зоопарка, пугая своими криками спящих животных. Вышли они через главный вход, как белые люди, но оказалось только для того, чтобы угодить в лапы к милицейскому наряду. Корсаков решил, что два привода за неделю, это перебор, отдал по две сотни за себя и за сторожа и они расстались с нарядом, как лучшие друзья. Потом и со сторожем расстались, но когда и как — это уже было покрыто мраком.

Корсаков пришел в себя на Палихе. Хмель на удивление быстро выветрился и на душе стало опять пусто и тоскливо. Когда-то, тысячу лет назад, он жил недалеко отсюда. Тогда у него была семья, была дочка, был нормальный дом. Тысячу, а может и две тысячи лет назад… Игорь вспомнил адрес. Устроить, что ли, сюрприз? Нет, дочка испугается. Ей сейчас пять или шесть? Наверное еще не забыла. Нет, сюрприза не надо, а зайти нужно обязательно.