Черное платье - [11]

Они обошли парк, побывали в Большом и Малом Трианоне, видели королевскую ферму, постояли около фонтанов, и когда вечером, еле передвигая ноги от усталости, они добрались до машины и с наслаждением плюхнулись на сиденья, Наташа с замиранием сердца подумала: «Завтра, завтра, завтра…»

Понедельник начался со звонка Ленкиного будильника. Торопливо одеваясь, она объясняла Наташе, что ей надо съесть, куда пойти и где поменять деньги:

— Меняй только там, где я сказала. В бутики не ходи, там дорого, — только в большие магазины. И ни в коем случае не выбрасывай чеки — потом все можно поменять или даже вернуть обратно. И не вздумай нигде пить кофе — поешь дома как следует и возьми с собой бутерброд. И не забудь ключ — я вернусь только в восьмом часу.

Как только за Ленкой захлопнулась дверь, Наташа вскочила, приняла душ, заставила себя проглотить полчашки холодного чая, натянула джинсы и слегка попудрилась. Потом с бьющимся сердцем достала одну из спрятанных на полке пачек, с любопытством повертела в руках — она впервые видела столько денег сразу, — надорвала бумажную ленту и вытащила несколько стодолларовых бумажек, не считая. Потом немного подумала, вытащила еще примерно столько же и убрала в сумку. Остальное, тщательно завернув в полотенце, спрятала в самом дальнем углу полки, аккуратно прикрыла дверцу шкафа и вышла из квартиры.

Она никого не встретила ни в коридоре, ни в лифте, и только консьержка, сидевшая на первом этаже за стеклянной перегородкой, проводила ее хмурым взглядом.

Выйдя на улицу, Наташа глубоко вдохнула прохладный утренний воздух и быстрым шагом направилась в сторону авеню Виктора Гюго по единственному ей известному пешеходному маршруту, ведущему в центр.

Город просыпался: открывались магазины, газетные киоски, завсегдатаи кафе торопливо допивали за стойками утренний кофе, гарсоны в длинных белых фартуках расставляли стулья на террасах в ожидании дневных посетителей. Наташе, с наслаждением вглядывающейся в будничные подробности парижской жизни, казалось, что когда-то она уже здесь была и все это видела, а сейчас ее память медленно восстанавливает давно забытые картины. На нее никто не обращал внимания — она чувствовала себя свободной, наслаждаясь сознанием этой свободы и тем, что впереди у нее целый день и почти целая неделя, которая казалась ей вечностью. Ее переполняло предчувствие какой-то неведомой радости, и московская жизнь со всеми ее тяготами и заботами отодвинулась так далеко, что, если бы кто-нибудь в эту минуту напомнил ей, что у нее где-то есть сын, мать, работа, она бы почти удивилась.

Дойдя до маленькой площади, в центре которой бил незамысловатый фонтан, она приостановилась, рассеянно глядя, как какой-то господин достает из банкомата деньги — она никогда не видела этого раньше, — и господин, заметив это, недружелюбно покосился в ее сторону. Немного дальше она перешла улицу, привлеченная видом большого цветочного магазина, перед которым прямо на тротуаре были выставлены ведра с живыми цветами. Она постояла перед витриной, разглядывая причудливые сооружения из цветов, веток и бумажных лент.

Сделав еще несколько шагов по направлению к Триумфальной арке, она увидела бутик, в витрине которого накануне они с Ленкой любовались черным платьем.

Возможно, если бы оно оказалось на прежнем месте, она бы прошла мимо, скорее всего даже не останавливаясь. Но платья не было, и худенький манекен с застывшим взглядом демонстрировал ярко оранжевый костюм. Она почувствовала разочарование и, подойдя к витрине, сквозь стекло заметила внутри элегантно одетых мужчину и женщину, о чем-то оживленно беседовавших друг с другом, и, поколебавшись мгновение, вошла в магазин.

Мужчина и женщина как по команде прервали разговор и с удивлением воззрились на Наташу, которая, призвав на помощь все свое мужество и знание французского языка, попыталась слепить более или менее законченную фразу:

— Hier il у avait une robe noire dans la vitrine…[3]

Они долго не могли понять, чего она хочет, или делали вид, что не понимают, и смотрели на нее довольно недружелюбно, особенно женщина. Наконец, платье было извлечено откуда-то из недр магазина. Наташа жестом показала, что хочет примерить его, и женщина — как ей показалось, неохотно — проводила ее к примерочной кабине. Наташа плотно задернула занавеску и начала торопливо раздеваться, стараясь не смотреть на себя в зеркало, и только застегнув на себе молнию, подняла глаза на свое отражение.

Это была не она. Это была совершенно другая женщина, с другой фигурой, другой пластикой и даже другим выражением лица. И опять ее на мгновение пронзило предчувствие чего-то нового и необыкновенного. Она еще раз с жадностью окинула взглядом свое отражение и провела ладонями по шелковистой ткани, как бы проверяя, на самом ли деле это платье существует или оно только мерещится ей в Зазеркалье. Ей было ужасно жалко его снимать — любая женщина поняла бы ее в эту минуту, — но и остаться в нем было нельзя: старые кроссовки и дешевая сумка из искусственной кожи портили всю картину. Она нерешительно отодвинула занавеску и сделала несколько шагов в зал. Женщина взглянула на нее и что-то растерянно пробормотала, что Наташа по нескольким знакомым словам приняла за одобрение; мужчина же не сказал ничего, но его взгляд говорил больше всяких слов. Она вернулась в кабинку, быстро переоделась и, протянув женщине платье, сказала, что покупает его и просит упаковать. «Мне надо поменять доллары», — пояснила она и бросилась в сторону площади с фонтанчиком, где, проходя несколькими минутами раньше, заметила банк.