Черное копье - [44]

Тропа продолжала услужливо разворачивать перед ними свои изгибы, но у хоббита уже не оставалось сомнений, что она ведёт в ловушку. Коготь словно ожил, просясь в ладонь; теперь края клинка казались раскалёнными. Будто вязкая трясина затягивала друзей куда-то; но с каждым шагом в сердце хоббита росла и крепла та весёлая предбоевая злость, что даёт силы бестрепетно идти, веря в себя и друзей, на кажущуюся непреодолимой стену чужой стали; он хотел боя и ждал его, и это совсем уже было не похоже на хоббита.

Ближе к сумеркам лес поредел. Тонкие сухие лесины торчали тут и там из толстого слоя мхов; где-то неподалёку раздавалось журчание воды, по впадинам собирался туман. Зелени становилось всё меньше, и наконец путники очутились на обширной серой пустоши, утыканной сиротливо торчащими мёртвыми стволами. Тропинка оборвалась, упершись в какую-то причудливую мшистую корягу, и они остановились в нерешительности. Фолко невольно прикрыл глаза, как делают уставшие после долгой и трудной работы, какой показался ему путь через долину. Они пришли.

Он смежил веки, покачиваясь в седле, пони беспокойно переступал с ноги на ногу, но пустошь не исчезла. Закрытыми глазами Фолко видел её столь же ясно, как и открытыми, – только теперь в её дальнем конце, там, где скалы угрюмо сдвигались, сжимая в своих объятиях мёртвый лес, среди густого бурелома, он увидел небольшую серую фигурку. Как от удара, он вздрогнул и поднял веки – ничего. Вновь зажмурился – человеческий силуэт, тощий, словно палка, теперь не был неподвижен: он медленно вздымал руки, и в воздухе словно загудела противная, визгливая, точно надорванная, струна; хоббит ощутил толчок в грудь, как будто его кто-то ударил; испуганно заржали кони, беспокойно крутясь на месте; на миг оглянувшись, хоббит увидел, как страх исказил, изломал лица друзей, как один из дорвагов упал на колени, как пытается осадить храпящую и пятящуюся лошадь Келаст, как Малыш с дергающейся щекой пытается вырвать из ножен вдруг застрявший в них меч; было очень странно глядеть на всё это, он словно сидел на представлении, разыгранном умелыми лицедеями: ему самому не было страшно, лишь рукоять Когтя вдруг стала очень горячей, так что жар чувствовался даже сквозь латную рукавицу; и тогда, не имея ни малейшего представления, что ожидает его впереди, кроме смутных слов Наугрима о Сером Вихре, хоббит крикнул друзьям:

– Не двигайтесь! Я сам!

Он соскочил с пони и пошёл вперёд, спотыкаясь, не глядя под ноги, чтобы не потерять своим внутренним взором фигуру, маячившую вдали, одновременно освобождая колчан.

– Куда?! – раздался за спиной суматошный вопль Торина.

Хоббит не обернулся – но внезапно ощутил, совсем близко, чьё-то плечо. Он чуть скосил глаза – рядом, по-медвежьи раскачиваясь и широко расставив ноги, шагал Эрлон – рот оскален, глаза навыкате, в руке – видавший виды меч, что подарили ему на дорогу Шаннор и Ратбор. Больше никто не смог последовать за ними, и Фолко понимал почему – мутной волной, гасящей волю, накатывался страх, но в этот миг хоббит словно раздвоился – один корчился в муках ужаса, другой взирал на это холодно и отстранённо, прикидывая расстояние и упреждение, чтобы свалить врага, кто бы он ни был, первой же стрелой; и тело повиновалось второму, пока первый заходился в беззвучном истошном крике.

Серая фигура на другом конце пустоши вдруг стала расти, вытягиваясь вверх, угрожающе вздымая ставшие очень длинными руки.

Каждый шаг давался хоббиту с трудом, словно он тянул за собой на верёвке тяжёлый груз; но расстояние сокращалось…

Что произошло дальше? Об этом каждый потом говорил по-разному. Тишину пустоши внезапно нарушили крики команд, хлюпанье десятков ног по мху, звон оружия, треск веток – сзади надвигались какие-то вооружённые люди.

Хоббит невольно оглянулся – и тотчас получил такой удар в затылок, что перед глазами вспыхнули многоцветные искры, не удержался на ногах, ткнулся лицом в мох и увидел медленно отваливающийся серо-зелёный пласт, обнажающуюся землю – и белесую змеиную голову, холодный блеск глаз и дрожание раздвоенного жала. Откуда-то он вспомнил, что такие змеи страшно ядовиты, – и потерял голову, точно наяву почувствовал прикосновение холодной шершавой чешуи, стремительную и острую боль от вонзающихся смертоносных зубов, увидел себя, мечущегося в последних мучениях, в ужасе перед чёрным ничто, – и «второй» хоббит, крепко державший до этого в руках лук и стрелу, вдруг рассыпался, развалился, исчез, словно дым под ветром; остался лишь «первый» – и никогда после Фолко не мог вспомнить, кто же из друзей вытащил его с этого жуткого места.

Пришёл он в себя уже ночью. Горел костер, дорваги стояли у края светлого круга, держа наготове оружие, и Фолко понял, что страх оказался настолько велик, что даже эти опытные воины поддались ему до такой степени, что сделали то, на что не решились бы никогда, находясь в такой близи от врага, – развели костёр и не выставили дальней стражи; очевидно, ни у кого не хватало сил отойти от огня, казавшегося самой надёжной защитой от любой нечисти.

На брёвнах, угрюмо уставившись в землю, сидели Торин и Малыш; Келаст, судя по наморщенному лбу и едва заметно шевелящимся губам, что-то вспоминал, Эрлон неутомимо шагал туда-сюда перед костром. Никто не снимал доспехов.