Черное и серебро - [27]

Присев на край постели, Нора разрыдалась. Теперь, спустя девять лет, я вновь наблюдал ту же сцену, только они поменялись ролями: синьора А. лежала, жена сидела у изголовья. Нора пыталась надеть ей на худое запястье браслет, который мы купили, чтобы она взяла в приближающееся путешествие нечто в память о нас, но пальцы дрожали, у Норы никак не получалось застегнуть браслет. Даже теперь, в обратной ситуации, роль утешительницы выпала синьоре А.

– Не плачь, Нора, – проговорила она, – не плачь! Мы с тобой провели вместе столько времени.

Я вышел из комнаты и закрыл за собой дверь. Норины слезы растворили что-то во мне, выпустили на свободу нежность, которая никогда не умирала; несмотря на трагичность момента, я испытал облегчение. Мы купили белые тюльпаны, потому что это были любимые цветы синьоры А. и потому что принести подарки казалось нам действенной защитой в сложившихся обстоятельствах. Марчелла нашла вазу, я подрезал стебли и поставил цветы в воду. Я старался поддерживать разговор, чтобы помешать Марчелле вернуться в спальню, где, как я понимал, ей хотелось присутствовать и контролировать ситуацию – вдруг кузина разоткровенничается с моей женой. А я хотел предоставить Норе все время, которого она заслуживала.

Зайдя в спальню, я поставил вазу с цветами на тумбочку. Там стояла фотография Ренато, снятая зимой на набережной в Сан-Ремо, которую я уже где-то видел. Возможно, одной мысли о том, что он ждет ее, было синьоре А. достаточно, чтобы придать ей сил, которые у нее вновь появились, сил, для выражения которых больше не были нужны ни кости, ни плоть, ни голос (вот еще что: ее голос внезапно изменился, опустился на октаву и, выходя из горла, словно за что-то цеплялся).

– Держись! – сказал я ей.

В ответ она улыбнулась. Больше не надо было притворяться, смерть уже была здесь, среди нас: заняв свободную половину постели, она спокойно ждала.

Синьора А. еще сжимала руку Норы или, наоборот, Нора сжимала ей руку.

– Смотри, береги ее! – велела синьора А.

– Обязательно буду! – пообещал я.

Нора едва повернулась ко мне, словно говоря: видишь, насколько все просто? Почему ты раньше так не делал? Я подошел и поцеловал ее в висок.

– Мы пойдем, а ты отдыхай! – сказал я синьоре А., но она уже дремала, неизвестно, где она нашла силы сохранять бодрость эти несколько минут, с какими обезболивающими и успокаивающими ей пришлось бороться, чтобы добиться обещания, что мы с Норой и впредь будем беречь друг друга.

Когда мы выходили, она глубоко спала. Я взглянул в окно. И не удивился, увидев на карнизе, за кружевными шторами и двойными стеклами диковинную птицу, – птицу с желтыми и голубыми перышками, длинными белыми перьями хвоста и с темными, серьезными, полными сочувствия глазками, глядевшими на нас.

Несколько дней спустя Нора купила сковороду с отверстиями – для жарки каштанов. Сковорода сияла девственно чистым металлом и была совсем не похожа на немного помятую и заржавелую сковороду синьоры А. Каждую осень Бабетта совершала этот ритуал. Она собирала каштаны в лесу за домом – собирала, когда они еще были в плюске, а потом приходила к нам их пожарить. Я помогал ей надрезать каштаны один за другим, в тот вечер мы ужинали каштанами и молоком с медом.

– У меня так вкусно, как у нее, не получится, – сказала Нора, – эти из супермаркета. Но можем попробовать.

Пока мы с сомнением разглядывали золотистую мякоть каштанов, она попросила налить ей вина.

– Я решила перевести Эмануэле в другую школу, – объявила Нора.

– Правда?

– Со следующего года. Здесь его не ценят. Не понимают. Она всегда об этом говорила. И вообще, разве можно вырывать из тетрадки листки?

– Учительницы вырывают. Так было всегда.

– А сегодня нет. Сегодня так больше не делают. – Она замолчала, чтобы отпить вина, потом протянула мне бокал. – Еще я считаю, что, если тебе не продлят контракт, ничего страшного не случится.

– А вот я боюсь, что случится.

– Может, это подтолкнет нас уехать. По крайней мере, попробуем. Если тебе здесь не нравится, если ты считаешь, что можешь добиться большего, можем уехать. Я и на расстоянии смогу вести свои проекты, а не получится – наплевать. Стану специалистом по жареным каштанам. – Она приобняла меня. – Ну, что скажешь?

– Не знаю. Столько всего сразу.

– Я не об этом. Гляди, по-твоему, они готовы?

Однажды ночью, во время болезни, синьоре А. приснился Ренато. Он редко приходил к ней во сне. В этот раз он стоял перед ней, как всегда элегантный, но в какой-то нелепой фетровой шляпе, хотя он терпеть не мог головных уборов, у него от них чесалась голова. Не вынимая рук из карманов зимней куртки, он ласково позвал ее:

– Пойдем, пора!

Синьора А. испугалась, что он прячет в карманах что-то опасное, и попросила показать ладони. Ренато пропустил ее просьбу мимо ушей.

– Пойдем, уже поздно! – повторял он.

– Я не хочу, еще рано. Уходи!

Синьора А. подалась назад. Ренато с расстроенным видом опустил голову. Повернулся к ней спиной, и его поглотила темнота.

Той ночью Бабетта прогнала мужа, хотя очень его любила: и в этом – самое красноречивое свидетельство ее привязанности к жизни.

Приблизительно в то же время и мне приснился сон. Я находился на безлюдной подземной парковке. На асфальте, в одной из трещин, вырос кустик. Когда я подошел взглянуть на него, оказалось, что это не куст, а верхушка пышной кроны дерева, ствол которого тянется вниз на много метров, так глубоко, что основания не видно. Проснувшись, я понял, что это видение связано с синьорой А. К сожалению, мне не выдалось случая рассказать ей об этом.