Черное и серебро - [24]

В мае Нора, разговаривая бодрым и звонким голосом (настолько громко, что я не выдерживаю и прошу ее говорить потише), использует отточенное на мне риторическое искусство, чтобы вовлечь нашу одичавшую и подавленную синьору А. в непринужденные беседы – как те, которые они вели раньше. У синьоры А. период временного облегчения, наставший точно в срок, как и прочие полагающиеся этапы болезни. Исчезновение, как по волшебству, симптомов, всех симптомов, включая последствия токсичной химиотерапии, возродило в ней интерес к миру, который по-прежнему существует вне ее тела. Опять появляются гороскопы, вековая мудрость, сформулированная в коротких сентенциях, подробные рассуждения о том, как лучше готовить кабачки – они как раз появляются на рыночных прилавках (да-да, к превеликой радости, к ней вернулся аппетит!), словом, с нами опять Бабетта – та, которую мы знали и любили, скала, на которую все опираются и которая не опирается ни на кого.

Я слушаю, как Нора слушает синьору А., и подремываю. Субботнее утро, одиннадцатый час, но мы валяемся в постели, хотя Эмануэле чем-то занимается у себя в комнате, шумя громче обычного, чтобы привлечь наше внимание. После сна у нас спокойное, благодушное настроение, располагающее к проявлениям солидарности. Пока синьора А. сообщает Норе, что рак отступил, что волосы отрастают быстрее, чем ожидалось, – чуть более редкие и, что удивительно, более темные, даже каштановые, – я думаю, догадывается ли она, что ее вновь обретенный рай – один из известных этапов, временное, эфемерное и отчасти садистское облегчение, а на самом деле – начало падения в бездну.

Она это понимает, но выдает себя лишь в конце разговора, когда в порыве энтузиазма Нора спрашивает, не вернулись ли к ней силы и не займется ли она опять огородом.

– Нет, огородом, нет, – внезапно она отступает, – на это у меня не хватит сил.

Спустя мгновение они прощаются, во рту остается горьковатое послевкусие взаимного обмана.

Тем не менее присущий ей здравый смысл заставляет ее прожить последние спокойные дни так, будто они длятся вечно. К счастью, представление, в котором участвует Эмануэле, покажут как раз в эти два месяца или немного позднее. В «Волшебнике страны Оз» ему поручили играть неотесанного Страшилу, одну из главных ролей, – Нора гордится этим больше, чем Эмануэле, мечтавший сыграть льва с царственной рыжей гривой.

Изготовление костюма мы поручаем синьоре А. Она до сих пор делает все с удивительным мастерством; когда она вставляет смоченную слюной нитку в иголку, рука не дрожит, движется уверенно и твердо. Полдня работы – и потрясающий результат: она покрыла заплатами старые спортивные штаны, превратила мою рубашку в куртку и украсила все, включая сапожки, которые нам пришлось купить, желтой шерстью, которая изображает солому. Эмануэле в костюме, похожий на эльфа, скачет вокруг нее, упершись руками в бока, и они вновь растворяются друг в друге. Это окажется последним домашним представлением, которое наш сын устроит своей любящей няне, плененной его красотой. Мне хочется схватить фотоаппарат или телефон, чтобы запечатлеть сцену, но я знаю, насколько все хрупко, и не хочу все испортить.

Действительно, во время спектакля царит уже совсем иная атмосфера, чем при подготовке домашних представлений, когда мы все были заняты общим делом. Неожиданно к нам присоединяются все члены семейства Норы, из-за этого еще до входа в зал атмосфера становится напряженной. Дедушки и бабушка нарядились как на торжественный вечер (на Нориной маме шикарное вечернее платье, ее первый и второй супруг в пиджаках из ткани в елочку, превративших их в близнецов, – есть о чем задуматься), и вот теперь они недовольны тем, что стоят в скромном вестибюле начальной школы в толпе родителей, одетых в футболки и джинсы. Они ждут, что мы с Норой что-нибудь сделаем, что мы усадим их в кресла, подобающие их костюмам, принесем им напитки или, по крайней мере, как-нибудь развлечем.

Оказывается, что спортивный зал, где будут показывать спектакль, слишком мал и пестрая толпа родителей туда не вмещается. Антонио, мечтавший поразить всех фотографическим оборудованием, включающим треножник и белый светоотражающий экран, не стесняясь в выражениях, ругается с мужчиной, который, по словам Антонио, лезет в кадр; в конце концов мужчина посылает его куда подальше и объясняет, что ему сделать со своим экраном. Перед невысокой синьорой А. мгновенно вырастает плотная стена из спин и курток, полностью загораживающая ей обзор. Теперь и она поглядывает на нас с упреком, но нам самим почти не видно сцену, которая находится на уровне пола, и мы не знаем, чем ей помочь. Из-за жары, духоты и того, что приходится долго стоять, у синьоры А. кружится голова. Какая-то женщина поддерживает ее, обмахивает листком бумаги, словно веером. Прежде чем представление окончится, прежде чем ее приемный внук выйдет на сцену, синьора А., расталкивая толпу, пробирается к дверям и уходит.

На выходе из зала Эмануэле сразу же спрашивает:

– А где Бабетта?

– Она себя плохо почувствовала, но она все видела и сказала, что ты выступил замечательно.