Чёрное Cолнце Таши Лунпо - [35]

Даже если Бекетт не любил Киплинга, он знал, что мог полагаться на него. И как раз теперь он нуждался в нем.

- Но где Штайнер находился до своей смерти, Мартен не выдал?

- Больше, чем Тибет, парни ООН не вытащили из него. Потом он умер.

- Уверены ли вы, что на ваших помощников можно положиться? Я имею в виду, не слабоват ли немного результат?

- Люди секретной службы ООН – это профессионалы, Томас, не любители.

- Если я смотрю на результат и на тот факт, что они позволили застать себя врасплох, я в этом сомневаюсь.

- Но...

Бекетт прервал Киплинга.

- Хорошо, Джо. Теперь ничего больше нельзя сделать. Смотрите, чтобы вы при-вели в порядок дело с журналистом. Как только вам это удастся, позвоните. Вероятно, у нас в Европе еще есть работа для вас.

- Вы думаете о спящих?

- Вероятно. Но это еще не решено. Будьте, в любом случае, осторожны. Вы же знаете, вы можете оказаться следующим после Гринспэна.

- Вы тоже, Томас.

Вена, 28 ноября

Кубики льда в стакане шелестели и трещали, когда Вайгерт лил на них «Cardhu». Солод в его самой благородной форме, не в смеси и уже целой дюжины лет выдержки. Вода жизни из окутанной туманом Северной Шотландии. Свет лампы для чтения переламывался светлым коричневым цветом виски, молочным белым цветом кубиков льда, которые отдавали последнюю зрелость ее двенадцатилетней истории, и шлифовке хрустального бокала.

Вайгерт легко стряхнул бокал, так что кубики льда ударились о его стенки, и сделал большой глоток. Приятное тепло струилось по его телу, в то время как его пальцы, державшие бокал, оставались прохладными. Огонь и лед. Две силы, элементарные противоположности которых в хрустальном бокале шли на превосходную коалицию, связывались, чтобы родить что-то новое.

Чтобы сделать гармонию еще совершенней, звуки шотландских волынок наполняли комнату их колебаниями, отправляя из далекого прошлого в современность свои послания.

На письменном столе перед собой Вайгерт разложил все, что было связано с его историей. И то, что за прошедшее время она стала в полной мере действительно его историей, в этом больше не было сомнений.

Слева сверху лежала раскрытой книга Пьера Мартена – как раз на той странице, где был отображен знак, который неугасимо выжег себя в мыслях Вайгерта, так же как это случилось со лбом жертв. На книге, наполовину закрывая черное солнце на полу зала замка Вевельсбург, лежали оба серебристых сверкающих диска. Вопреки неоднократным попыткам он не смог вырвать у них содержание, которое они скрывали. Они сопротивлялись каждой попытке и предпочли сохранять свою тайну.

Справа лежали три стопки с газетными вырезками и отпечатанными информационными сообщениями. Стопка для Бернхарда Фолькера, убитого президента Европейского центрального банка, вторая для Джона Гринспэна, члена Совета Безопасности ООН, которого постигла та же судьба, что и Фолькера. Третий со-держал материал об Исламском народном фронте. Вайгерт знал содержание трех стопок почти наизусть.

Перед ним, аккуратно рядом, лежали два листка. На одном стихотворение, которое он нашел в своей машине, на другом короткие заметки о том, что Мартен сообщил ему, прежде чем умер.

Это было все, что у него было. Вайгерт откинулся назад и зажег сигарету. Ее дым поднимался вверх и смешивался со звуками волынок.

Десять дней уже прошло, с тех пор как он оказался единственным журналистом, кто видел труп Фолькера. И как раз в этой функции – как журналист – он писал об этом. Но все же, что-то изменилось за эти десять дней. Вайгерт из наблюдателя превратился в наблюдаемого, из постороннего во впутанного.

Первые два убийства Фолькера и Гринспэна оставили Вайгерта безучастным. Покушения на политиков происходили всегда. Это был как бы профессиональный риск этой касты. СМИ сообщали об этом, не больше и не меньше.

Но найти двух старых людей, одну висящую мертвой у потолка, другого ужасно избитого и при последнем издыхании, это было что-то другое. Это проникло в него гораздо глубже, и не только потому, что это, возможно, могло стоить ему его работы.

Еще раз затянуться сигаретой, еще раз глотнуть виски. Стоить его работы... Было ли это на самом деле так уж плохо? Что он уже делал до сих пор? Писал о событиях, которые инициировали другие. Раздувал слабоумные высказывания политиков, так как они хорошо смотрелись в заголовках. Переписывал информационные сообщения, напечатанные другими журналистами на компьютерах в тысячах километров от него. И время от времени комментарии, только не сильно отклонявшиеся от линии «Листка», так как иначе их бы переписали. Нет, он никогда не продавался, нет, но и не боролся за что-то действительно. Да и за что бороться? В обществе, единственной общепризнанной ценностью было благосостояние для всех, не было ничего, за что стоило бы бороться.

Многие из его знакомых завидовали ему из-за его профессии. Все же, он всегда был там, где что-то происходило. Он говорил с министрами, путешествовал с президентами, слышал иногда стрельбу революций. Да, он был там, присутствовал, но не больше. Действовать самому – этого он не делал. Было бы не-верно думать что-то в этом роде. Он только письменно излагал действия других.