Чернобыль - [55]

Пришла милая женщина - Ирина Викторовна - та самая, что занималась отбором из нашей крови тромбомассы. Уколола в мочку уха и собирала кровь на специальную салфетку. Собирала долго и упорно, но кровь останавливаться не хотела. Через полчаса закончили мы эту процедуру. Все ясно. У нормального человека кровь сворачивается через пять минут. Резкое падение тромбоцитов в крови!

Через час в меня уже вливали мою же тромбомассу, заранее приготовленную на этот случай. Началась черная полоса".

Прерву на этом записи А. Ускова.

Остановимся в скорбном молчании и раздумьях перед черной полосой, которую пересекли этот мужественный человек и его друзья. Долго, ох как долго и мучительно тяжело они ее преодолевали… Аркадий Усков выстоял, выжил. И его "шеф" - "железный мужик" В. А. Чугунов - выдюжил. На Чернобыльской АЭС, на третьем блоке я встретился с Владимиром Александровичем Чугуновым. Он торопливо пожал мою руку, не понимая - почему я с таким интересом приглядываюсь к нему, и вернулся к пульту. Дел много было. Он меня не знал, а я уже начитался дневников А. Ускова.

Из черной критической зоны болезни этих людей вывело великое искусство, великое милосердие врачей, медсестер, нянечек - всех тех, кто и в атомную эпоху остался верен древней клятве Гиппократа, о ком с такой благодарностью пишет А. Усков.

Клятва эта нисколько не устарела, хотя чернобыльская авария поставила перед медициной, перед медиками ряд новых, беспрецедентных проблем - как профессиональных, так и нравственных. Невиданным был сам размах и характер деятельности медиков в районах бедствия: с первых же дней аварии Министерство здравоохранения УССР создало и направило на север Киевской области свыше 400 врачебных и 200 врачебно-дозиметрических бригад, 1800 врачей и 2500 средних медицинских работников, 1500 студентов-старшекурсников медицинских институтов. Было обследовано около полумиллиона людей. Лаборатории, санитарно-эпидемиологические службы провели почти 3 миллиона исследований продуктов питания, воды, внешней среды на радиоактивную загрязненность. А ведь за каждой из этих цифр стоят живые люди, их судьбы, их переживания, их работа в очень непростых условиях того жаркого, тревожного лета.

Как врач-эпидемиолог, я с 1958 года регулярно бывал на многих вспышках "обычных" эпидемий, видел чуму и проказу. В 1965 году пришло серьезнейшее испытание - в Каракалпакии вспыхнула эпидемия холеры, о которой у нас не было слышно с 20-х годов. Считалось - холера ликвидирована в СССР раз и навсегда, быть ее не может. Так же, как и с реактором РБМК - самый надежный, самый безопасный, авария исключена. Но холера вспыхнула. Впервые я с такой обнаженностью увидел наши социальные беды, бытовые: скученность, антисанитария, нехватка питьевой воды, примитивное состояние медицинских служб, уже тогда наметившийся отрыв узбекских "руководящих товарищей" от народа, некомпетентность большинства должностных лиц. И тогда же воочию я увидел, как преступное благодушие, стремление скрыть правду приходится потом тяжко отрабатывать тем, кто приехал туда со всех концов страны. Халатность и расхлябанность одних покрывали героизмом других.

Мы работали с рассвета до ночи два с половиной месяца, в тяжелейших условиях жары, незнания местности, языка и обычаев, в условиях реальной опасности заразиться холерой. Иркутяне, ленинградцы, москвичи, киевляне. Пришлось не только прямыми врачебными обязанностями заниматься, но и стать организаторами быта, своего рода "социальной скорой помощью".

Погасили. Это было первое серьезнейшее предупреждение стране. Но урок этот страшный не пошел впрок. Не изжил благодушную доктрину "у нас этого быть не может, потому что не может быть"

В 1970 году в стране вновь возникла вспышка холеры, сразу в нескольких местах, наиболее уязвимых: Астрахань, Керчь, Одесса. Я был тогда в отпуске, и снова, как в 1965 году, мобилизовался прямо в очаг инфекции. Опять работали на пределе сил. И опять интернациональными бригадами. И снова увидели те же беды наши. И снова пришлось быть не только врачом, не только ходить по очагам инфекции и холерным госпиталям, но и организовывать новые стационары, открывать временные лаборатории, налаживать систему пропусков, заниматься питанием, водоснабжением, множеством бытовых вопросов.

В этом - в огромных масштабах происходящего, в предельном напряжении сил всей медицинской службы, в экстремальности ситуации - было много схожего с аварией в Чернобыле. И потому, когда с группой специалистов Минздрава УССР я выехал в Полесский и Иванковский районы, многое из того, что довелось увидеть в больницах и санэпидстанциях, поначалу показалось знакомым: необычно большое количество медицинского персонала, среди которого - много приезжих; дворы, забитые каретами "скорой помощи" и санитарными "УАЗами" с номерными знаками всех областей Украины; кабинеты главных врачей, похожие скорее на боевые штабы во время войны - та же бивачная, переменчивая атмосфера "временности", карты, схемы и сводки, над которыми склонилась врачи, непрерывные звонки, тысячи больших и маленьких дел, которые надо решать немедленно… И исходная, почти эпидемиологическая терминология: "заражение", "грязная зона", "перенос загрязнения", "зараженная одежда" А доктор Гейл, тот прямо так и говорил: "атомная эпидемия".