Черно-белые сны - [2]

…Через семь лет она изменила тебе первой — может быть дело в тебе?…

Одеваешь «Сенхейзеровские» наушники и врубаешь на полную мощь Пинк Флойд…

…Ты уверен, что можешь отличить синеву неба от врат ада?…

Старая контузия, затаившись до времени, выходит кровью из ноздрей.

В сотый раз умираешь.

В тысячный.

Почему? За что?

Может — заслужил?

Скрипнула дверь — она вернулась.

Выпрямляешься, расправляешь плечи. Никто не увидит твоего отчаяния.

Улыбаешься.

Ну идиот, что взять!

— Ты сильный!..

— Ты умный!..

Хочешь быть как все?

Надо было быть как все!

Всегда.

Теперь ты — изгой в мире живых.

Неприемлем в мире мертвых.

Прощай.

Гуд бай блю скай?

фиг вам!

Шоу маст гоу он!

Продолжаем.

Четыре миллиарда одиночеств.

Но для тебя больнее всего — твое…

Собственное.

Оно ближе.

…Неожиданная пальба сбросила тебя с постели. Хватая привычно стоящий в изголовье автомат ты не находишь его и понимаешь — все…

…Жена, глядя на тебя, сидящего на полу и роняющего тяжелый пот, смеется: она смотрела кино по видику, где крутой мэн расстреливает из «Калаша» два батальона духов.

Взглянув в твои загнанные глаза, она осекается и выключает видик.

Ты опять умер.

В который раз, брат?

Потерян счет смертям.

Своим и чужим.

Бессонница тысяч, прошедших этот Ад.

Долг, не дающий уснуть Димке Гусеву.

Лукич, посылавший нас на смерть — почему ты сидишь, куря во тьме безлюдной кухни?

Батя…

Я люблю тебя.

Я люблю тебя.

Я люблю тебя.

Простите, что я выжил.

Простите…

Я пью за вас.

Одиночество в толпе — вот твое наказание.

Душа скребется и плачет — она не понимает: за что ее заковали в непробиваемую броню одиночества?…

Видимость благополучия.

Простить тебя?

За что?

За то, что выжил?

Это — твое наказание.

Легче умереть.

Мертвые не страдают.

Сын, через четырнадцать лет, случайно узнав, спросит тебя:

— Папа, а правда, что ты воевал?

Правда.

Раны, болящие по ночам.

Память.

— А почему ты никогда мне не рассказывал?…

Почему?

Тебе стреляли в спину свои?

Стреляли.

Можешь жить с этим?

Живи!

Cтрах

Посвящение всем, кто дошел.  

Памяти тех, кто не вернулся

Как-то тебя пригласят в очередной раз в школу, где ты учился 10 лет. Рассказать подрастающему поколению о войне, о долге, о мужестве.

И ты, нацепив на цивильный пиджак военные награды, будешь рассказывать им о Афгане, о горах, о гибели разведгруппы «Ущелье-3»…

И встанет парнишка, и звонким голоском скажет тебе: «Мы так завидуем Вам! Вы совершили подвиг и мы тоже мечтаем о нем!».

И ты будешь сидеть, с замерзшей улыбкой обводя лица этих пацанов и девчонок, глядящих на тебя с восхищением в глазах; а мысли твои будут метаться, ища слова о том, что это неправильно: погибать и убивать, что в 19 лет хладнокровно жать на спусковой курок — это зло, но большее зло — не жать на него, иначе убьют и тебя и тех, кто тебе доверяет.

Ты ищешь слова. Но единственное слово, которое горит в твоем мозгу: СТРАХ.

Страх за свою жизнь — ведь она единственная и неповторимая. Вот автоматная очередь проходит в сантиметре от тебя, и ты знаешь — следующая очередь твоя. И душа сжимается в комок, и хочется спрятаться и скрыться, вжаться серым тельцем в камни, прижать ушки к спинке, переждать — ведь наши обязательно победят, погонят врага — и я смогу выбраться из норки, расправить гордо ушки: вот какие мы сильные!

Но и этот Страх может быть подавлен другим Страхом.

Когда нет уже жизни там где лежишь ты, не чувствуя ног, в воронке на краю дороги, а рядом — твой друг с дыркой в животе, а вокруг тебя только враги… И ты знаешь, что если ты останешься жить, то тебя будут убивать медленно, перебивая ноги и руки тупой мотыгой. Удар — и кровь в пыль, сворачиваясь калачиком. А после — страшная боль в паху и животе, песок сыплющийся в рану… Ужасная боль.

Чтобы не было этого, молясь, достаешь ребристое тело гранаты и ты фактически уже труп. Здесь на земле только вспышка, вспышка сознания. Как при покадровой съемке видишь: пригибаясь к тебе бегут они, а ты ждешь, вжавшись грудью в ребристое тело гранаты; уже чуть пошевелишься и вспышка, боль рвет тебе грудь. Страх, нет — ужас такой и пот не ручьями, а реками. Сердце в горле стучит, хрипишь, готов перевернуться. Глаза ужасом плещутся. Все это видишь уже со стороны, как будто ты — это не ты, а кто-то рядом. Душа уже не в теле. Видишь, как корчишься от боли и страха, а они бегут с перекошенными ненавистью бородатыми лицами. Нет, ЖИЗНИ уже нет: все ушло и кончилось, остался только ужас, выворачивающий тело наизнанку. И вот они уже подбегают к тебе, и ты в последний момент уже на грани этой не-жизни…

Они падают вокруг тебя, падают мертвыми. Твои друзья, успев, дарят тебе жизнь. Душа возвращается назад. Медленно, по капельке вливается обратно в избитое тело. Пересохшая глотка не может даже хрипеть. Горло и язык от резкого обезвоживания распухли — и слова не продавить. А ты все еще видишь его — единственный лик смерти. Ребристый лик проклятой гранаты, воткнувшейся в грудь. Начинает стучать в висках мысль, что сейчас поднимут и…

А уже потом ты начинаешь чувствовать, как жизнь проходит через тебя мощной, могучей волной. Если во время боя все было черно-белое, кроме корней у земляных разрывов, то теперь ты замечаешь зеленую горную долину, тепло солнечных лучей, вкус воды из арыка. ЭТО ЧУВСТВО ЖИЗНИ.