Чернильный орешек - [150]

Оборвав себя, Эдмунд посмотрел на нее с пугающей страстью и томлением, посмотрел так, как человек, стоящий на эшафоте с уже одетой на шею веревкой мог бы смотреть на легкую струйку дыма на горизонте, поднимающуюся из трубы его родного дома.

– Таков был твой выбор.

Эдмунд отпустил ее руки и побрел к окну, чтобы посмотреть на укрывающий все вокруг снег. У двери послышался звук царапания, а потом она слегка приоткрылась – щеколда не была закреплена – и вошел Пес, разыскавший свою хозяйку. Он уткнулся носом под ее руку, и она рассеянно погладила его голову. Эдмунд отвернулся от окна и посмотрел ей прямо в глаза.

– Ты по-прежнему считаешь, что я был не прав, да? – спросил он.

– Да. Но тебе придется смириться с этим.

– Да, – повторил он.

Эдмунд опустил взгляд на лист, лежавший на его столе, поднял его и снова положил на место, похоже, не вполне понимая, что делает. Он подошел и снова встал рядом с Мэри-Эстер, и Пес, понюхав его руки, отошел в сторону и со вздохом улегся перед камином. Он теперь был совсем старым, неуклюжим и почти слепым, едва ли не все время спал.

– Мэри, голубушка моя, помоги мне.

Он протянул к ней руки ладонями вверх, и этот жест, казалось, показывал ей всю его бедность, эти беспомощные руки просили ее наполнить их своей щедростью. Она посмотрела на них, на него, размышляя, как он не понимает, что руки ее теперь так же пусты, как и у него.

– Прими меня обратно.

– Я люблю тебя, – сказала она чуть слышным затихающим голосом, словно далеко-далеко прокричала какая-то болотная птичка. – Я никогда не хотела отдаляться от тебя. Да, у меня тоже есть свой долг, как и у тебя. Но я всегда… всегда любила тебя.

Эдмунд посмотрел на нее, видя морщинки от прожитых лет и горя, которым он помог лечь на ее лицо, видя седину в ее темных волосах, и ему захотелось во весь голос яростно воззвать к Господу, ибо неправильно, несправедливо, что и она должна познать старость и страдание. Эдмунд вспомнил, какой Мэри-Эстер была до войны: такое круглое, улыбающееся, солнечное лицо… Теперь она стала худой, как голодающая птичка. Он нерешительно обнял ее, и она почувствовала себя легкой и хрупкой, словно стебелек пшеницы.

– Я тоже любил тебя… о, так сильно. Знаешь… мне трудно говорить это… но ты мне так сильно, нужна, Мэри. Я просто не вижу без тебя будущего. Будь со мной. Люби меня дальше, птичка моя дорогая… а то я такой одинокий без твоей любви.

Мэри-Эстер прислонилась к нему, чувствуя неиссякшую силу его крупного тела, радуясь, что его руки обнимают ее, что она может отдохнуть в них в самом конце своего долгого пути… Нет-нет, она не могла сказать ему, только не сейчас… а может быть, и никогда. Мэри-Эстер закрыла глаза, а он, прижавшись щекой к ее голове, слегка покачал ее.

– Что бы нас ни ждало впереди, – спокойно произнес он, – мы встретим это вместе.

В камине треснуло полено, и Пес, вздохнув, тихонько простонал во сне. В комнате было так тихо, что снежинки, ударяясь о стекло, пощелкивали, словно детские пальчики легонько постукивали по окнам. Снежинки прилипали к стеклу и понемногу покрывали его, отгораживая от дома день и торопя ранние февральские сумерки.