Чернильная смерть - [55]
Бессонная ночь
Когда мир приводит меня в отчаяние
И я просыпаюсь по ночам от малейшего шороха
В страхе за жизнь свою и детей,
Я иду туда, где большая ящерица
Покоится на воде во всей своей красе
И где удит рыбу белая цапля.
Там я обретаю покой диких животных,
Не сокращающих себе жизнь тревогой.
Я ощущаю присутствие безмолвной воды
И чувствую, как звезды, слепые днем.
Стоят неподвижно над моей головой,
окутанные светом.
Я отдыхаю в возвышенной отрешенности мира — и наступает освобождение.
Уэнделл Берри. Покой дикого мира
— Прости меня! — Реза по-настоящему раскаивалась.
«Прости меня». Всего два слова. Она повторяла их неустанно, но Мо слышал и то, что стояло за словами: Реза снова чувствовала себя пленницей. Крепость Каприкорна, деревня поджигателей, застенок Дворца Ночи — тюрьма за тюрьмой! А теперь ее держит и не выпускает книга — та самая, что однажды уже захватила ее в плен. «А когда она наконец вырвалась, я привел ее обратно», — думал Мо.
— Ты тоже меня прости, — твердил он в ответ и понимал, что жена ждет совсем других слов. «Ладно, Реза, давай вернемся. Дорогу мы уж как-нибудь отыщем!» Но этого он сказать не мог, и между ними повисало молчание, какого не бывало и в те дни, когда Реза была немой.
На рассвете они наконец улеглись, измученные пережитым страхом и тем, чего не могли друг другу сказать. Реза быстро уснула, и, глядя на лицо спящей, Мо вспоминал долгие годы, когда мечтал именно об этом. Но и эта мысль не принесла облегчения. В конце концов он оставил Резу досматривать сны и вышел из палатки.
Мо прошел мимо часовых, поддразнивших его за красильную вонь, так и не выветрившуюся из одежды, и пошел не разбирая дороги по оврагу, словно ждал, что Чернильный мир нашепчет ему, как он должен поступить, нужно только повнимательнее прислушаться.
Как он хочет поступить, он и так знал…
Мо присел у озерка, которое было когда-то великаньим следом, и стал наблюдать за стрекозами, носившимися над мутной водой. В этом мире они были похожи на маленьких крылатых драконов, и Мо любил следить за полетом этих странных существ и представлять себе, какого роста должен был быть великан, оставивший такой след. Несколько дней назад они с Мегги разулись и ступили в такое озерко, чтобы измерить глубину. Мо улыбнулся при этом воспоминании, хотя настроение у него было нерадостное. Он еще чувствовал в глубине своего существа дрожь, порождаемую убийством. Интересно, Черный Принц тоже ощущает ее после стольких лет разбойничьей жизни?
День занимался медленно, как будто к чернилам понемногу подмешивали молоко. Мо не знал, сколько времени он просидел так, ожидая, чтобы мир Фенолио подсказал ему, как быть дальше. Знакомый голос вывел его из задумчивости.
— Ты не должен сидеть тут один! — сказала Мегги, опускаясь рядом с ним на покрытую инеем траву. — Это опасно, ты слишком далеко ушел от часов.
— А ты? Как строгий отец, я должен бы запретить тебе даже на шаг выходить без меня за пределы лагеря!
Она снисходительно улыбнулась и обхватила руками колени.
— Ерунда. У меня всегда с собой нож. Фарид научил меня с ним обращаться.
Мегги казалась совсем взрослой. Какой он дурак, что все время пытается ее опекать.
— Ты помирился с Резой?
Он смутился под ее озабоченным взглядом. Насколько проще все было, когда их было только двое.
— Да, конечно.
Мо вытянул палец, и на него села стрекоза, словно отлитая из бирюзового стекла.
— Что она говорит? — Мегги вопросительно взглянула на него. — Она ходила к обоим, да? И к Фенолио, и к Орфею?
— Да. Но, по ее словам, ни с тем ни с другим ей не удалось договориться.
Стрекоза изогнула стройное тело, покрытое крошечными чешуйками.
— Еще бы! А чего она ждала? Фенолио больше не пишет, а услуги Орфея ей не по карману. — Мегги презрительно наморщила лоб.
Мо с улыбкой провел по нему ладонью:
— Не хмурься, а то морщинки останутся — тебе, пожалуй, еще рановато…
Как он любил ее лицо! Больше всего на свете. И ему хотелось, чтобы оно светилось счастьем. Это было самое большое его желание.
— Скажи мне одну вещь, Мегги, только честно. (Ведь у нее не все можно прочесть на лице, как у него!) — Ты тоже хочешь вернуться?
Она опустила голову и заправила волосы за уши.
— Мегги! — окликнул он.
Она не подняла глаз.
— Не знаю, — сказала она наконец. — Может быть. Я так устала бояться. Бояться за тебя, за Фарида, за Черного Принца, за Баптисту, за Силача. — Мегги подняла голову и взглянула ему в глаза: — Ты ведь знаешь Фенолио любит грустные истории. Может быть, от этого и все беды. Просто сюжет такой…
Грустная история. Да. Но кто ее сочиняет? Во всяком случае, не Фенолио. Мо взглянул на свои пальцы. Они покрылись инеем. Холодным и белым. Как Белые Женщины… Иногда их шепот будил его среди ночи. Порой он снова чувствовал у сердца их холодные пальцы — и бывало… Да, бывало, что ему хотелось снова свидеться с ними.
Мо поднял глаза к деревьям, подальше от белизны. Солнце уже пробивалось сквозь утренний туман, а на ветвях, уже почти голых, вспыхивали бледным золотом последние листья.
— А Фарид? Из-за него не стоит остаться?
Мегги понурила голову. Она очень старалась говорить безразличным тоном.
