Чернильная смерть - [47]

— Фенолио! — Реза взяла его за локоть. — Мне нужно с тобой поговорить.

О чем? Ничего хорошего это не предвещало.

— Минерва, ты иди вперед, я догоню, — сказал он. — Вот увидишь, все будет хорошо.

Минерва посмотрела на него так, словно он был одним из ее детей, взяла дочь за руку и поспешила за шагавшим впереди сыном, спотыкаясь на каждом шагу, как будто слова Свистуна камнями лежали у нее на пути.

— Надеюсь, твой муж прячется в самой глубине чащи и думать не думает о новых глупостях вроде визита к Бальбулусу! — Фенолио повел Резу на улицу булочников.

Здесь по-прежнему пахло свежевыпеченным хлебом и пирогами — мучительный запах для большинства жителей Омбры, которые давно уже не могли позволить себе подобной роскоши.

Реза снова надвинула платок на брови и осмотрелась, словно опасаясь, что Свистун спустился с крепостной стены и идет за ними. Но, кроме тощей кошки, на улице не было ни одной живой души. Раньше по Омбре ходило много свиней, но их всех давно уже съели — причем большую часть наверху, в замке.

— Мне нужна твоя помощь! — Боже, с каким отчаянием она говорит! — Ты должен вернуть нас обратно. Это твой долг перед нами! Мо попал в эту передрягу только из-за твоих песен, и опасность растет с каждым днем! Ты слышал, что сказал Свистун.

— Стоп, стоп, стоп! — Как ни часто упрекал он теперь сам себя, упреков из чужих уст Фенолио по-прежнему не выносил. А этот был уж совсем несправедлив. — Мортимера вписал сюда Орфей, а не я! Мне и в страшном сне не могло присниться, что тот, с кого я списал Перепела, вдруг явится сюда собственной персоной.

— Но это случилось!

По улице прошел фонарщик, зажигая фонари. На Омбру опускалась темнота, скоро в замке начнется веселье, и Коптемаз запустит в небо свой вонючий огонь.

— Если ты не хочешь сделать этого для меня, — Реза очень старалась говорить спокойно, но Фенолио видел слезы у нее на глазах, — сделай ради Мегги… и ради братика или сестренки, которая у нее скоро появится.

Еще ребенок? Фенолио невольно посмотрел на живот Резы, словно уже мог увидеть новое действующее лицо своей повести. Да, осложнениям конца не видно…

— Фенолио, прошу тебя!

Ну что он мог ей ответить? Рассказать о вечно пустом листе на письменном столе? Или, хуже того, признаться, что ему нравится, как ее муж играет написанную для него роль, сказать, что Перепел — его единственное утешение в эти мрачные времена, единственная из его находок, которая оказалась действительно удачной? Нет, лучше уж придержать язык.

— Тебя Мортимер прислал? Она отвела глаза.

— Реза, это он хочет уйти? («Из моего мира, — добавил он про себя. — Из моего чудесного мира, где сейчас все идет кувырком, но вообще-то…»)

Да, Фенолио не мог не сознаться себе: он по-прежнему любил этот мир, несмотря на все его мрачные стороны. Или даже именно из-за них. Нет, не из-за них, конечно… Хотя…

— Он должен уйти! Как ты не понимаешь?

Уже совсем стемнело. На узких улочках было холодно и так тихо, словно вся Омбра глубоко задумалась над словами Свистуна. Реза зябко куталась в свою накидку.

— Твои слова… они меняют его на глазах!

— Ерунда! Слова не могут изменить человека! — Фенолио говорил резче, чем хотел. — Возможно, твой муж благодаря моим словам узнал о себе что-то, чего не знал раньше, но, значит, это уже было в нем, и если ему нравится то, что он узнал, — это уж не моя вина! Возвращайся к нему, расскажи, что тут говорил Свистун, передай, чтобы он в ближайшее время не вытворял больше таких шуточек, как с Бальбулусом, и перестань, Бога ради, сходить с ума! Он играет свою роль прекрасно! Он играет ее лучше, чем все выдуманные мною персонажи, за исключением разве что Черного Принца. Твой муж в этом мире — герой! Какой мужчина не мечтает об этом?

Как она на него посмотрела! «Старый болван, — говорил ее взгляд, — ты не понимаешь, о чем говоришь».

— Ты прекрасно знаешь, чем кончают герои, — сказала она, с трудом сдерживаясь. — У героев не бывает ни жен, ни детей, и долго они не живут. Поищи другого на роль героя, а моего мужа оставь в покое! Верни нас всех домой! Сегодня же, сейчас же!

Фенолио не знал, куда глаза девать. У нее такой ясный взгляд — в точности как у ее дочери. Мегги тоже иногда смотрела на него так. В окне над ними зажглась свеча. Мир Фенолио погрузился в темноту. Ночь. Занавес закрывается, продолжение завтра.

— Извини, но я ничем не могу тебе помочь. Писать я уже никогда не буду. От моих писаний одни несчастья, а этого добра здесь уже и так хватает.

Какой же он трус! Не смеет сказать правду. Почему не признаться ей, что слова покинули его, что она не к тому обратилась? Но Реза, похоже, и так это знала. На ее красивом лице отражалось множество чувств: гнев, разочарование, страх — и вызов. «Совсем как дочь, — вновь подумал Фенолио. — Такая несгибаемая, такая сильная». Да, женщины устроены по-другому. Мужчины куда быстрее ломаются. Женщин горе не ломает, оно постепенно, медленно высасывает из них силы, опустошает их — вот взглянуть хоть на Минерву.

— Ну что ж, — сказала Реза почти спокойно, хотя голос у нее дрожал, — тогда я пойду к Орфею. Он сочинил и вычитал единорога, он перенес сюда нас всех. Почему бы ему не отправить нас обратно?