Чернила - [10]

Как назло, в момент, когда она это осознала, ей позвонили от вице-губернатора, и непререкаемым тоном уведомили, что ее аудиенция у господина Барашкина, назначена на завтра на четыре часа дня. Явка обязательна.

Такую головомойку, которую ей закатил этот властвующий муж, можно было сравнить разве что с публичной поркой в детском саду. И то, и это наказание Зульфия перенесла стоически, гордо неся голову, не сутулясь, не вымолвив не единого лишнего слова. Но внутри у нее кипела и бултыхалась лава, то и дело обнажая крохотный каменный островок, составленный из ее страха.

На цокольном этаже паба «Медная голова» была ресторация. Темно-зеленая прохладная зала была разделена глухими перегородками темного дерева на множество кабинок. Они были украшены пластиковым трилистником и надежно укрывали посетителей от глаз друг друга.

- Ты чего мрачная такая? – спросил Вася.

Заваркины заняли угловую кабинку. Вася уже вкушал какую-то выпивку янтарного цвета, а Ася рассеянно рисовала пальцем листок клевера на густой пене ирландского стаута, заполнявшего ее высокий стакан. Другой рукой она гладила Васю по голове. Она и раньше так делала, но теперь Зуля заметила в этих легких ласках отнюдь слишком много сексуального и в который раз мысленно отругала себя за то, что раньше не догадалась об их отношениях.

- Барашкин мне угрожал, - Зульфия нервно скомкала салфетку.

- А кто у нас Барашкин? – поинтересовалась Ася, отпив из бокала.

- Местный Геббельс, только тупой, - ответствовала Зульфия и заказала пива у подошедшей официантки.

Барашкин был на вид совершенно обычным мужчиной. Короткий вихрь из соломенных волос, обрюзгшее тело, глубокие носогубные складки, обвисшие брылья и дорогой костюм – всё выдавало в нем серьезного человека. Но Зуле он показался крайне неприятным, в основном, из-за того, что в процессе разговора он покраснел жуткими лихорадочными пятнами.

Когда Зуля вошла в его кабинет, он копался в бумагах и не обратил на нее никакого внимания. Зуля, твердо решив не робеть, подошла к длинному полированному приставному столу, выдвинула кресло из середины, церемонно уселась, стараясь не выдать своего волнения слишком поспешными движениями, и уставилась на Барашкина.

Всё, что он сказал ей, слилось в ее памяти в огромный, вонючий, бесформенный и пульсирующий комок, из которого Зуля могла вычленить только те обрывки, что зацепили ее больнее всего.

«Ваше дело борщи варить».

«Вы недостаточно компетентны, чтобы решать, что можно знать людям, а что - нет».

«Вы преступили черту и будете наказаны».

«Я бы не ходил на вашем месте темными аллеями. Вдруг на вас гопники нападут?».

Единственное, чего Барашкин не учел: у Зульфии всегда был включен диктофон. И теперь Заваркины слушали запись, поделив наушники на двоих.

- Это пустые слова, - уверенно сказал Вася, дослушав до конца, - он лепечет чушь, рассчитанную на впечатлительных институток.

- Ваське в этом вопросе можно верить, - кивнула Анфиса, - ему постоянно угрожают.

Зуля удивилась облегчению, залившему солнечное сплетение. Почему-то она поверила Заваркиным тут же, не споря, и ее охватило теплое и уютное чувство безопасности. Даже если где-то бродит душегуб, посланный за ней, пока рядом Заваркины, он не сможет ее достать. Достаточно одного взгляда на широкие Васины плечи, обтянутые дорогой футболкой, его серьгу в ухе и мощный мотоцикл, прислоненный к бетонному парапету у входа в паб, чтобы понять – с этим типом лучше не связываться. А Анфиса? Похудевшая и осунувшаяся за этот год, рядом с братом она смотрелась тщедушной, но не безобидной. Сколько раз Зульфия сама пугалась ее злобного прищура и решительных действий? Однажды она своими глазами видела поединок Анфисы с каким-то незадачливым «догхантером», который поймал пса на детской площадке. Зулину душу раздирало зрелище испуганных детских мордашек, которые только что играли со знакомым добрым и ласковым дворовым псом и вот его уже тащат на железной петле на верную смерть. Ее почти убивала беспомощность родителей этих детей, которые кричали, что это их собака: выросшая здесь, безвредная и любимая их детьми. Зульфия страдала, но ничего не делала.

Анфиса Заваркина никого не умоляла и не пыталась убедить. Она вырвала у дворника лопату, которой тот убирал снег, и тяжело и страшно обрушила ее на затылок «догхантера». Собака, юркая пегая дворняжка, вырвалась из петли и прижалась к детским ногам в поисках спасения. Анфиса вернула лопату ошалевшему дворнику, отряхнула руки и велела всем убираться, прихватив с собой собаку.

Ее поступок тогда вызвал в Зульфие противоречивые чувства: возмущение нападением на служащего «Б-благоустройства», выполняющего порученную ему работу, смешалось с умилением счастливыми детскими рожицами, обращенными к спасенному зверю. Тогда Зуля решила для себя, что больше тронута, чем возмущена.

Сейчас она была счастлива от того, что ей посчастливилось тогда наблюдать. То, насколько далеко ее подруга может зайти, чтобы остановить несправедливость, вселяло в Зульфию надежду. Теперь ей казалось, что пленение той дворняжки было сущей несправедливостью, приблизительно такой же, с какой сегодня обошлись с ней.