Черниговцы - [62]

Он позвонил, велел подать себе шинель, вышел на набережную, позвал извозчика и поехал в Главный штаб. Морозный ветер дул ему в лицо. «Если бы хоть малая была надежда, — размышлял он, сидя в санях, — о, клянусь честью, я без колебаний принес бы себя в жертву. Но какая польза, если я и пойду? Мое появление только ускорит кровопролитие. А так — постоят и разойдутся». «Постоят и разойдутся…» — повторял он про себя, стараясь успокоить свою совесть.

В канцелярии Главного штаба люди сновали туда и сюда. Принимались рапорты, отдавались приказания. Несмотря на суету, все было как всегда. По-видимому, правительственная машина была в полном порядке. Слышались разговоры:

— В Московском полку, говорят, убили генерала Фредерикса.

— Но в прочих полках присяга прошла тихо.

— А бедный Милорадович!

— Впрочем, он сам виноват. Ему докладывали о собраниях в Российско-Американской компании, а он пренебрег. Говорит, это сочинители, стихи читают.

— Что, он ранен серьезно?

— Врач говорит: смертельно.

— Какое несчастье!

— Что с вами, князь? — обратился к Трубецкому знакомый генерал в адъютантском мундире. — На вас лица нет

— Нездоров, — проговорил Трубецкой.

— Да, тяжело, тяжело. Такая беда! Но ничего, обойдется. Это все жалкая кучка злодеев.

Трубецкой, шатаясь, спустился в курьерскую и долго сидел там один. Известие о ране Милорадовича сразило его. «Зачем, зачем? — думал он. — Благороднейший человек!»

Он пошел в Зимний дворец. Во дворе саперный батальон и первый батальон Преображенского полка под ружьем. Спокойные, равнодушные лица, как всегда. Дисциплина. Он направился снова к Главному штабу и, стоя на углу, старался рассмотреть, что делается там, вдали, на Сенатской площади, откуда доносился какой-то шум и слышались редкие выстрелы. Его тянуло туда, на площадь, и в то же время что-то удерживало на месте.

Он отправился пешком на Большую Миллионную, к сестре, графине Потемкиной, посидел у нее с полчаса, а потом, сам не зная зачем, пошел через Марсово поле на Большую Итальянскую к флигель-адъютанту Михаилу Илларионовичу Бибикову, женатому на Екатерине Ивановне Муравьевой-Апостол. Его встретила взволнованная Екатерина Ивановна.

— Мужа нет, он на площади, — сказала она. — Какая ужасная история! Одному я рада: что здесь нет Сергея, Я знаю его взгляды, его характер. Он непременно был бы в рядах восставших.

Трубецкой глядел на ее лицо, так похожее на лицо брата.

— Да… — выговорил он с усилием. — Я послал ему письмо… третьего дня с Ипполитом… Ивановичем, — докончил он.

— Слава богу, — говорила она. — Ипполит уехал во вторую армию, Матвей в деревне. Я не поручилась бы ни за того, ни за другого… Присядьте.

— Нет, я на минуту, — сказал Трубецкой. — Я хотел видеть Михаила Илларионовича.

Его снова потянуло туда, на площадь, к друзьям. Он метался туда и сюда, не зная, куда деваться. Мелькала мысль о возможности успеха. Он поехал снова к Главному штабу. Переходя с места на место, он наблюдал движение правительственных войск. Вот марширует по Невскому ровным шагом Семеновский полк в полном составе и занимает место у стройки собора. С Вознесенского подходит Измайловский полк и становится у Адмиралтейского бульвара. Павловский полк обходит площадь и преграждает Галерную. Восставшие окружены плотной стеной, взяты в тиски. Идет артиллерия.

«Кончено! — думал Трубецкой. — Рушится все. И я преступник. Осталось одно: умереть».

С Невы дул холодный ветер. Небо заволакивалось тучами. Шел мелкий снег. Солдаты переминались с ноги на ногу. Они были без шинелей, смерзли и проголодались.

Михаил Бестужев подошел к ефрейтору Любимову

— Что призадумался? — спросил он, потрепав его по плечу. — Аль о жене молодой мечтаешь?

Три дня назад Любимов женился, и Бестужев на свадьбе его был посаженым отцом.

— До жены ли, ваше высокоблагородие! — ответил Любимов. Я развожу умом, для чего мы на месте стоим, точно к мостовой примерзли. Ноги затекли от стоянки, руки закоченели, а мы стоим…

— Погоди, Любимов, скоро пойдем, — сказал Бестужев, — и ты разомнешь и руки и ноги…

В это время подошел человек с бородой и в тулупе в сопровождении малого в одежде приказчика. Оба были с кульками.

— Ваше благородие, — низко поклонившись, обратился к Бестужеву тот, который был постарше, — дозвольте солдатиков угостить. Мы здешние, на Вознесенском торгуем.

И он с помощью приказчика стал вынимать из кульков всякие припасы: водку, караваи хлеба, колбасу. Были тут даже четыре деревянные кружки для водки.

— Давай бог успеха, — сказал купец, снова кланяясь Бестужеву в пояс, — а мы завсегда рады стараться.

К колоннам восставших прибегали посланные от измайловцев, егерей и других полков со словами: «Ждите, пока стемнеет, мы присоединимся».

Николай был в тревоге. Генералы уговаривали его дать залп картечью.

— Ваше величество, нельзя терять ни минуты, — говорили они. — Преданные вашему величеству войска колеблются. В темноте невозможно будет удержать их в повиновении.

Три орудия были выдвинуты вперед и поставлены в глубине площади, в углу между забором и Адмиралтейским бульваром. Однако оказалось, что нет зарядных ящиков. За ними поехали на извозчиках.