Черниговцы - [46]

— Как обманчива надежда на любовь детей и на их благодарность. Аннете прекрасно известно, что мы здесь второй месяц, однако она не удостоила нас навестить.

Принимая от почтительно склонившегося над ним и приятно осклабившегося дворецкого Фернандо чашку шоколада, Иван Матвеевич закончил со вздохом:

— Впрочем, да свершится воля неба!

С видом обиженного ребенка он отпил глоток шоколада и откусил сухарик.

После завтрака Матвей отправился к себе. Сергей остановил его.

— Я еду в Бакумовку, — сказал он. — Это надо устроить. Я уверен, что сердце подскажет Хрущову, с кем он имеет дело.

— Ты слишком романически смотришь на людей, Сережа, — ответил Матвей. — Ничего не выйдет.

Матвей сидел у открытого окна в первой комнатке (другая была его спальня). Окно выходило прямо во фруктовый сад, за которым синела река. На полке стояли изящные томики его любимых книг: «Сентиментальное путешествие» Стерна, стихи Жуковского и французского поэта Андре Шенье, погибшего на гильотине. Полка книг, диван, стол, два кресла составляли все убранство комнатки.

Матвей размышлял. Его покой был нарушен разговором с Сергеем.

Он считал свои отношения к тайному обществу поконченными. Но теперь он чувствовал, что, пока Сергей среди заговорщиков, его связь с тайным обществом не может быть порвана.

Матвей раскрыл наудачу томик Жуковского. Он читал:

Ах, в безвестном океане

Очутился мой челнок,

Даль по-прежнему в тумане,

Брег невидим и далек…

Откинувшись в кресле, он глядел на сад, на деревья, на небо и на расстилавшиеся на том берегу Хорола поля, по которым ходили зеленые волны, и задумчиво повторял:

Брег невидим и далек…

Из дальних комнат донесся шум радостных возгласов. Вслед за тем на террасе послышался громкий разговор. Матвей узнал среди других голосов голос Ипполита и, бросив книгу, поспешил на террасу.

Ипполит приехал в отпуск из Москвы, где он учился в училище колонновожатых[42]. Он был тонок и строен. В его порывистых, скорых движениях проявлялась еще мальчишеская неровность и резвость. Он шалил, как мальчишка: прыгал через ступеньки вниз с террасы в сад, поднимал одной рукой стулья на воздух. Но взгляд черных глаз из-под прямой черты бровей был по-новому строг и серьезен. В твердых очертаниях рта и подбородка, покрытого темным пушком, выражались упрямство и смелость.

Ипполит весело болтал о преподавателях, об экзаменах и о предстоящем нынешней осенью выпуске в офицеры, а между тем с какой-то странной улыбкой посматривал на Матвея, как бы имея про запас какой-то забавный секрет. Улучив время, когда они остались вдвоем, он подхватил Матвея под руку (это был жест Сережи) и шаловливо потащил его в сад.

— Я должен тебе кое-что сообщить, — шепнул он, сжимая на ходу локоть Матвея.

Остановившись в тенистой аллее каштанов, он торжественно отступил на шаг и сказал важным тоном:

— Матюша, я посвящен в вашу тайну. Я с вами — с тобой и с Сережей. Поздравь меня, Матюша: я тоже член общества, меня принял Трубецкой. Отныне мы с тобой братья вдвойне.

Матвей побледнел. Он с ужасом смотрел на Ипполита.

— Ипполит… — проговорил он дрожащим голосом. И тотчас яростно вскрикнул: — О, этого я никогда не прощу Трубецкому!

Он схватил Ипполита за руки.

— Милый мой мальчик! — говорил он. — Вы оба охвачены тем же безумием: и ты и Сережа…

Ипполит сердито выдергивал свои руки из рук Матвея.

— Брат, неужели и ты считаешь меня слишком юным для подвига? — сказал он нахмурившись, с горьким укором.

Матвей повернулся и быстро зашагал по аллее к дому.

…Незадолго до обеда Сергей вернулся из Бакумовки. Вместе с ним приехали Хрущовы. Произошло примирение. Хрущов, представительный человек с аккуратно подстриженными бакенбардами, сохранявший и во фраке следы военной выправки, с достоинством облобызался три раза с Иваном Матвеевичем, почтительно поцеловал руку Прасковье Васильевне и снисходительно погладил восьмилетнего Васю по голове, которую тот сейчас же сердито отдернул. Аннета с покорной улыбкой проделала то же, что муж: подошла, вытягивая губки для поцелуя сначала к отцу, потом к мачехе и погладила Васю. Вася в ответ показал ей язык.

Иван Матвеевич был растроган.

Сняв очки, он утирал кружевным платочком слезы и повторял с умилением:

— Дети мои, ведь я вас люблю… и призываю на вас благословение неба…

Любопытно знать, как тебе удалось столковаться с этим господином? — сказал Матвей, прогуливаясь после обеда с Сергеем в саду.

— Довольно просто, — ответил Сергей с улыбкой. — Он говорил о винокурне и о своих высоких чувствах, о прекрасном воспитании, которое он дает своей дочке, и о превратности судьбы, о суетности всего на свете и при этом подымал руку… ну ты знаешь этот его ораторский жест. Я слушал, кивал в знак согласия и в конце концов предложил ему заключить мир. Видишь, какой я дипломат?

— Как бы этот мир не оказался вроде Тильзитского, — покачав головой, заметил Матвей.

Вся семья собралась за круглым столом в освещенной гостиной. Иван Матвеевич был рад, как младенец. Он блаженно улыбался и говорил, указывая на Сергея:

— Вот истинный гений мира!

Аннета уселась за фортепьяно, под которое тотчас пополз на четвереньках Вася. Иван Матвеевич и Сергей дуэтом пели неаполитанские песни (Сергей от отца унаследовал голос), «бедный Замбони» слушал, стоя в дверях столовой, и его морщинистое лицо расплывалось в улыбке.