Черниговцы - [41]

Он писал Сергею весной 1824 года: «Я провел в Петербурге всю зиму и могу уверить вас, мой милый Сережа (по-французски братья обращались друг к другу на «вы»), что ничего больше здесь сделать нельзя — разумеется, оставаясь в пределах благоразумия. Зато юг вызывает здесь справедливые, как мне кажется, нарекания. Ваш образ действий порожден ослеплением. Вы надеетесь на армию, но армия первая изменит нашему делу. Не благоразумнее ли избрать более медленный путь и действовать сначала на общее мнение? Допустим даже, что вам удастся пустить в ход секиру революции, но поручитесь недовольны существующим порядком, но все же плохая действительность предпочтительнее, чем блестящая неизвестность. Решительность, хотя бы и сумасбродная, ценится у вас выше рассудительности и, скажу прямо, хорошего воспитания. Здесь не могут достаточно надивиться тому положению, какое у вас занимает ваш новый друг Бестужев, известный здесь далеко не с хорошей стороны; признаюсь, в данном случае мне трудно оправдывать вас. Простите, милый Сережа, если я затронул ваши чувства. Я принужден был высказать правду, так как этого требует не только благо отечества, но и ваше собственное. Вспомните плачевную участь генерала Риего»[36].

Письмо брата огорчило Сергея. Он видел, что Матвей попал под влияние самых умеренных северян.

Весной 1824 года Пестель уведомил Трубецкого и Никиту, что сам будет в Петербурге.

Эта поездка была необходима по многим причинам. Надо было прежде всего установить единство политической цели, так как республиканская цель общества, принятая еще в 1820 году, теперь подвергалась на севере сомнению. Конституция Никиты, присланная Пестелю через князя Волконского, была составлена в монархическом духе; она, кроме того, узаконяла, как говорил Пестель, аристократию богатств, ибо условием участия в выборах ставила обладание имуществом ценностью до шестидесяти тысяч рублей серебром. Пестель через Давыдова отослал конституцию Никиты обратно, испещрив ее своими замечаниями.

Надо было установить, кроме того, единство действий для одновременного удара на севере и на юге. Срок восстания Пестель предполагал назначить не позже лета 1826 года, если обстоятельства не вынудят выступить раньше.

Пестель вез в Петербург свою собственную конституцию, основанную на республиканских началах. У него были написаны уже четыре главы; пятая глава была набросана вчерне. Труд его, плод многолетних усидчивых занятий, носил заглавие: «Русская правда, или Заповедная грамота великого народа российского, содержащая наказ как для народа, так и для временного верховного правления».

Известием приезде Пестеля взволновало северян. Трубецкой и Никита сообщили об этом членам общества и посетили даже

тех, кто был прежде в Союзе благоденствия и потом не имел с обществом никаких сношений. Они говорили всем, что нужно показать Пестелю в Петербурге что-нибудь устроенное, иначе он может завести здесь свою собственную отрасль, о которой никто не будет знать.

Наскоро была выбрана директория по южному образцу. В нее вошли Трубецкой, Никита и один из вновь принятых членов, князь Оболенский. Предлагали место директора Николаю Ивановичу Тургеневу, но он отказался, так как скоро уезжал за границу.

Пестель по приезде своем вел первоначально переговоры с Трубецким и Никитой. Трубецкой не показывал определенного образа мыслей и избегал споров. Никита говорил, что свою конституцию написал в монархическом смысле ради вновь вступающих членов, которых могла бы испугать республиканская цель.

— Это только завеса, — сказал он Пестелю по-французски, — за которой мы сформируем наши колонны.

Наконец положено было собраться всей директории с участием наиболее значительных членов: Тургенева и Рылеева. На совещание был приглашен и Матвей, находившийся тогда в Петербурге, но он был нездоров и не явился. Собрание происходило в квартире Рылеева, на Мойке, у Синего моста, в здании Российско-Американской компании[37], в которой Рылеев служил правителем дел.

На собрании Пестель изложил основные принципы своей «Русской правды», с содержанием которой успел уже раньше ознакомить Трубецкого и Никиту. Он начал с вопроса о республике: сослался на прежнее решение, которое находил обязательным и сейчас, а затем, ввиду обнаружившихся колебаний, повторил свои доводы в пользу республиканского правления. Он возражал далее против конституции Никиты и особенно против того пункта, по которому право избирать или быть избранным в народное собрание предоставлялось одним только богатым.

— Это не только несправедливо, — сказал он, — но и опасно, ибо республика в таком случае не имела бы опоры в массе народной, чем могли бы воспользоваться враги свободы.

Наконец Пестель перешел к главному вопросу — об освобождении крестьян и о разделении земель. Стараясь говорить как можно ласковее, чтобы не раздражить Никиту, он доказывал ему всю несостоятельность тех правил, какие он уста-навливает в этом отношении в своей конституции. Он привел тот пункт, где говорилось, что «земли помещиков остаются за ними».

— Никак не могут остаться, — сказал он, ласково глядя на Никиту. — Народ увидел бы себя ограбленным на другое утро после революции и в одно мгновение уничтожил бы и нас и нашу республику.