Черничные Глазки - [11]

— Нет, не поехал я с вами! «Малявина» буду ждать.

— Чего ж ты от нас отказываешься? — потешаясь, кричал с борта матрос. — Давай погрузим!

— И ну вас вовсе, — отмахнулся дед. — Тут кадушка с грибами не заложена. Пинжак весь перемнёшь… Петух, чёрт, куда-то смылся! И что я его держу, казнить надо таких петухов!

— Не поедете? — спросил вдруг Филипп, и сердце у него ёкнуло.

— Сказано, не поеду.

— «Малявин» завтра или послезавтра придёт вас забирать… А вы не против, если останусь у вас переночевать?

Дед посмотрел на его ладную курточку и аппарат и спросил:

— У тебя в багаже мармалату нету?

— Нет, — с сожалением сказал Филя. — Конфеты есть.

— Не надо мне конфет. Мне мармалат… А ночевать? Мне не жалко.

Филипп побежал на пароход за рюкзаком.

— Я останусь здесь! — радостно объяснил он студенту-геологу, с которым познакомился на пароходе. — А вы ведь дальше на самолёте до Новосибирска?..

Студент подтвердил, что летит самолётом, и охотно согласился оттуда отправить почтой бандероль с коробочками плёнки прямо в редакцию журнала в Москву.

Филипп печатными буквами надписал адрес, распрощался со студентом и пошёл в избу к деду-сторожу.

— Где мне можно будет тут устроиться на ночь?

— Плохо тебе на сене? — ворчливо и рассеянно бурчал дед. — Я сена вишь ты сколько накосил, насушил. А скажи ты, на кой мне сено? Что я его, на пароход навалю? Тьфу!

Теперь Филиппу пришло в голову, что хорошо бы написать ещё объяснительное письмо в редакцию, где и почему он задержался. Он присел на ящик и торопливо стал писать, не обращая внимания на крики и суету перед отходом парохода.

— Эх, дед, а ведь каяться будешь, что с нами отказался! — смеясь, говорили матросы.

— Сказал: не поеду, значит, не поехал! — огрызался дед, которому ехать, видно, очень хотелось. И нежным голосом людоеда запел: — А, цып-цып-цып!.. Цып-цып, чёрт такой, цып!..

Здоровенный, переливающийся радужными красками петух высунулся из-за угла избы, презрительно послушал, что поёт дед, и, отвернувшись, стал разбрыкивать когтистыми лапами землю.

— Словить, что ли? — предложил матрос Кукин.

— Словишь! — презрительно и даже с гордостью за своего петуха сказал дед. — Его, окаянного, ни одна лиса словить не могла, одикарел тут в лесу, летает выше крыши, а уж клевается, как змей какой!

Капитан сошёл на берег, так ему не терпелось поскорей пристыдить строителей за то, что они задержали пароход.

— Это не у себя дома! Когда надумал, тогда и явился, понимаешь! У меня расписание! График! А вы что? Задерживаете!

Полный человек, который уходил последним и всё за собой запирал — это, оказывается, был завхоз, — отвечал капитану, что никакой задержки почти не было, что бригада вот именно не у себя дома, а план должна выполнять.

Оба разгорячились, и капитан кричал:

— Что же, кораблю тут так и стоять на приколе, пока вы там топорами стучать не бросите?

А завхоз кричал чуть потише:

— А что же нам, недоделки оставлять? Чтоб, значит, медведи в лабаз вломились, продукцию растащили?

И пароходик всё стоял, пока они спорили, доказывая друг другу, кто, сколько, из-за кого и почему потерял времени.

— А вот словлю! — сказал, искоса приглядываясь к петуху, матрос Кукин. — Желаешь, словлю? — и потихоньку начал стягивать с себя бушлат.

— Ни в жисть! — отвечал дед, но, растопырив руки, стал потихоньку тоже подвигаться поближе.

Кукин не спеша обошёл вокруг петуха и вдруг неожиданным прыжком бросился плашмя на землю и накрыл его бушлатом.

— Ну как? — сказал, лёжа на земле. — Не словил? Вот как у нас с ихним братом!

Петух приглушённо лопотал и бился под бушлатом, а дед с обрывком бечёвки бежал к матросу, крича:

— За ноги его хватай, за ноги! Лапы ему стреножить!

Кукин сунул руку под бушлат и стал, злорадно улыбаясь, нащупывать петуха, но вдруг отдёрнул руку и заорал:

— Ах, ты вот как! — и изо всей силы хлопнул ладонью по самой середине бушлата, так что, наверное, петуху пришлось бы очень плохо, если бы он там оставался.

Но он там не остался. Он взвился, как пёстрая ракета, помчался по земле с возмущёнными воплями; хлопая крыльями и подскакивая, обежал вокруг избы, преследуемый Кукиным и стариком, ворвался в избу и выскочил обратно через окно, по пути хлопнув Филиппа крылом по голове.

Потом петух взвился на крышу, свесил голову и стал любоваться, как преследователи топчутся внизу и не могут его достать.

— Да на что тебе такое зверило? — ожесточённо сказал Кукин. — Брось его тут, пускай его медведи ловят! До крови руку долбанул, окаянный.

— Не оставлю! — грозясь петуху поленом, говорил дед. — Так я его, змея, не оставлю. С собой заберу. Или, в крайнем случае, я ему тут шею сверну!

Он прицелился и довольно удачно швырнул поленом. Петух подскочил, промчался по крыше, взлетел и побежал опять по земле. Пассажиры, топтавшиеся на берегу, со смехом стали шикать, кто-то бросил в него шапку, и тут петух вдруг круто свернул, стуча лапами, пробежал по сходням на пароход, взлетел на крышу капитанской рубки и стал там спокойно прохаживаться.

— Петух поехал! — помирая от хохота кричал с борта матрос. — Дед теперь сиротой остался!

Дед как зачарованный смотрел на петуха, который, точно по курятнику, прохаживался по крыше рубки да ещё и бормотал что-то по-домашнему.