Чернее, чем тени - [10]
Нет, туда нельзя. Никогда нельзя. Даже если очень хочется. Даже так.
Лаванда помнила это и быстро повернула обратно. Память успокоилась и сейчас же всё забыла, как это уже бывало не раз. Главное ведь, что будет дальше, какие ещё причуды готовят зелёные луга, чьи ряды набегают, как волны. Пролети ещё немного — и увидишь воочию.
Там, за холмами, лежало что-то новое, чего не бывало прежде, — она знала это. Там, за холмами…
— Эй, Лав!
От звука голоса холмы исчезли, Лаванда открыла глаза. Феликс стоял рядом и смотрел как-то подозрительно, со скрываемой тревогой.
— А? Я просто задумалась, — после резкого скачка язык едва слушался.
— Что-то ты глубоко задумалась, — он в сомнении покачал головой.
— Да нет, всё нормально, — Лаванда повертела головой в поисках чего-нибудь, чем можно было бы подтвердить свои слова. Взгляд упал на раскрытые журналы. — Вот, я прочитала твои статьи.
Это моментально переключило Феликса.
— Да? И как тебе?
— Ну… — замялась Лаванда.
Феликс присел рядом на корточки, придвинул журналы поближе к себе и жадно заглядывал ей в глаза.
Лаванда попыталась быстро вспомнить и подобрать какие-нибудь универсальные приятные слова.
— Ты… пишешь действительно хорошо… — осторожно начала она, — и образно. Увлекательно. Но…
— Но?
Она подумала и всё-таки призналась:
— Я не всё поняла.
Кажется, по его лицу проскользнуло разочарование. Да, совершенно точно проскользнуло, хоть он и попытался всеми силами это скрыть.
— А что именно непонятно? — осведомился он бодрым тоном.
— Ну… Это не так просто сформулировать.
— Хорошо, — Феликс порывисто встал и улыбнулся. — Тогда скажи, как сформулируется, ага? Я буду в той комнате.
Он вышел.
Лаванда попробовала подвигаться, встать с дивана. После путешествий в сферы тело обычно было не в ладах с ней, казалось тяжёлым, неповоротливым, будто не своим. (Хорошо сидеть на прибрежном песке и без спешки приходить в себя). Наконец, руки и ноги вернулись к ней, и она обернулась теперь на двери комнаты.
Уже стемнело, и из кабинета Феликса пробивался неяркий свет — примерно как от телевизора. Но телевизор был здесь, в гостиной. Гадая, что это может быть, Лаванда подошла и заглянула туда.
Свет действительно шёл от экрана, но это был не телевизор. Странный агрегат помещался в нише шкафа за откинутой дверцей. Феликс сидел перед ним на полу и что-то делал. Лаванду он пока не заметил.
Она поняла теперь, что это: вспомнила, что видела такой аппарат на картинках. Один из тех маленьких компьютеров, что умещаются на коленях.
— У тебя есть компьютер? — удивлённо спросила она.
— Ага, — бросил Феликс.
— Но ты же сказал, что их почти невозможно держать законно.
— А я незаконно, — он повернулся к ней с самой своей невинной улыбкой. — Формально у меня его нет.
— Не боишься, что обнаружат?
Феликс пожал плечами:
— Пока не обнаружили. Впрочем, не удивлюсь, если Нонине давно в курсе.
— Значит, от неё сюда всегда могут прийти? — Лаванда тревожно нахмурилась.
— Естественно. И по этому поводу, и по многим другим. Я же сказал, что быть рядом со мной опасно.
(Он повторял это с видимым удовольствием, будто рад был похвалиться хотя бы таким странным достижением).
Лаванде подобные настроения не очень-то нравились, и она переключила внимание на монитор компьютера. Там видны были буквы, отдельные фразы…
— А чем это ты занимаешься?
— Переписываюсь с нашими. Так удобнее узнавать о всём, что происходит, — объяснил Феликс. — Если есть какие-то новости, то тут они распространяются моментально. Я уж молчу, что о многих вещах в других источниках вообще не скажут.
Лаванда всмотрелась внимательнее. Лента текста на мониторе — короткие рваные сообщения, протянувшиеся сверху вниз — похоже, складывалась в разговор. Лаванда, правда, не очень вникла в смысл: кажется, разговор шёл уже давно и начало его затерялось где-то на просторах ленты.
— И часто вы так переписываетесь? — полюбопытствовала она.
— Обычно каждый вечер. Всегда кому-то есть, что сказать. Поделиться чем-то или просто выразить мнение… Слить эмоции, в конце концов. Плохо только, что, кроме ленты, куда-то выйти отсюда практически невозможно — оператор всё тот же, главный государственный, а у него почти всё в чёрном списке. Некоторые как-то умудряются туда проскочить, понятия не имею, как. Да и из ленты постоянно исчезает часть сообщений.
— Цензура? — догадалась Лаванда.
— Ага.
Больше он ничего не сказал, и Лаванда мысленно порадовалась, что он не вспомнил про статьи: она пока так ничего и не сформулировала, и мысли бродили вокруг очень разрозненно.
— Кстати, пора бы поужинать, — заметила она.
— Пора… — задумчиво ответил Феликс, но, кажется, был несколько не здесь, а где-то по ту сторону монитора.
— Я приготовлю что-нибудь?
— Что? А, да. Было бы хорошо. Спасибо.
Но Лаванда не ушла сразу, а всё смотрела ему в затылок и раздумывала над одним вопросом, который крутился в голове, но в этичности которого она сомневалась.
— Феликс?
— Да?
— А твои статьи читают?
Он удивлённо обернулся:
— Конечно, читают.
— А кто?
— Ну… как кто… Люди.
— Какие люди?
— Обычные люди, — он недоумённо пожал плечами. Не понимал, о чём она, или не хотел понимать?
Вернуться через два года странствий — чтобы узнать, что привычная жизнь и родной город неузнаваемо изменились и всё теперь зависит от воли одного единственного человека. А может, и не человека больше.Способно ли что-то противостоять этой воле, и что в самом деле может сделать обычный человек… Это пока вопрос.
Вместо эпилога к роману «Идол». История людей, прошедших через многое, но обязанных жить дальше.«Но он мёртв. А мы живы. Это наша победа. Другой вопрос — нужна ли она ещё нам. Если да — значит, мы выиграли. Если нет — значит, он».
Третья и заключительная часть ринордийской истории. Что остаётся после победы, и была ли победа вообще… Или всё, что есть — только бесконечная дорога к далёким огням?
Автор много лет исследовала судьбы и творчество крымских поэтов первой половины ХХ века. Отдельный пласт — это очерки о крымском периоде жизни Марины Цветаевой. Рассказы Е. Скрябиной во многом биографичны, посвящены крымским путешествиям и встречам. Первая книга автора «Дорогами Киммерии» вышла в 2001 году в Феодосии (Издательский дом «Коктебель») и включала в себя ранние рассказы, очерки о крымских писателях и ученых. Иллюстрировали сборник петербургские художники Оксана Хейлик и Сергей Ломако.
В каждом произведении цикла — история катарсиса и любви. Вы найдёте ответы на вопросы о смысле жизни, секретах счастья, гармонии в отношениях между мужчиной и женщиной. Умение героев быть выше конфликтов, приобретать позитивный опыт, решая сложные задачи судьбы, — альтернатива насилию на страницах современной прозы. Причём читателю даётся возможность из поглотителя сюжетов стать соучастником перемен к лучшему: «Начни менять мир с самого себя!». Это первая книга в концепции оптимализма.
Перед вами книга человека, которому есть что сказать. Она написана моряком, потому — о возвращении. Мужчиной, потому — о женщинах. Современником — о людях, среди людей. Человеком, знающим цену каждому часу, прожитому на земле и на море. Значит — вдвойне. Он обладает талантом писать достоверно и зримо, просто и трогательно. Поэтому читатель становится участником событий. Перо автора заряжает энергией, хочется понять и искать тот исток, который питает человеческую душу.
Когда в Южной Дакоте происходит кровавая резня индейских племен, трехлетняя Эмили остается без матери. Путешествующий английский фотограф забирает сиротку с собой, чтобы воспитывать ее в своем особняке в Йоркшире. Девочка растет, ходит в школу, учится читать. Вся деревня полнится слухами и вопросами: откуда на самом деле взялась Эмили и какого она происхождения? Фотограф вынужден идти на уловки и дарит уже выросшей девушке неожиданный подарок — велосипед. Вскоре вылазки в отдаленные уголки приводят Эмили к открытию тайны, которая поделит всю деревню пополам.
Генерал-лейтенант Александр Александрович Боровский зачитал приказ командующего Добровольческой армии генерала от инфантерии Лавра Георгиевича Корнилова, который гласил, что прапорщик де Боде украл петуха, то есть совершил акт мародёрства, прапорщика отдать под суд, суду разобраться с данным делом и сурово наказать виновного, о выполнении — доложить.