Черная земляника - [36]

Прошлой ночью я долго любовалась личиком Джульетты: как же внезапно оно расцвело, как радостно озабочено этим новым, неведомым счастьем. Она плохо спит, она совсем не ест. Но эта Джульетта мне до того близка, что даже не хочется плакать о том, что я — не она. Вот она встает и развязывает шнурки своих туфелек на толстой веревочной подошве (Романо бросается в море, а мы обе провожаем его взглядами); волнение заставляет ее низко опустить голову, и сквозь завесу волос виден только кончик носа, мерцание карих глаз да еще — если тебе повезет, Романо! — ее улыбка. Он исчезает в воде, выныривает и плывет, обдавая брызгами солнце. Нет, я не стану плакать о том, что молодость покинула меня, ибо я продолжаюсь в Джульетте.

Друзья привезли нас в этот городок со спиральным, как раковина, именем — Каорле — и исчезли. Сперва нам здесь не понравилось: пляж, захламленный белыми древесными скелетами, напоминал кладбище, площади были забиты туристами. Но зато каждая улочка в конце концов распахивалась широким проемом, где синело море или шелестели поля. И дорожка для прогулок вела вас вдоль воды с крепким йодистым запахом, откуда иногда смотрел на людей чернильный глаз всплывшей мертвой каракатицы. Удивила меня, в первый же вечер, часовенка, словно жемчужина, мерцавшая у самого берега (ее колокольня служит маяком, и мне хотелось бы жить там — в башне есть окошки и дверь); я говорила себе: «Здесь любовь не настигнет нас…» Но любовь поражает там, где захочет, и когда ей заблагорассудится…

Это началось под смех детей; ими же и кончится. Они затеяли игру в фанты. Внезапно они оказались рядом с нами — целая гроздь рыжих и черных виноградин; две самые темные головы принадлежали Романо и его другу, этот последний встал на колени перед Джульеттой. Хриплым голосом он трижды возгласил: «Я тебя люблю!» Джульетта улыбнулась, высунула кончик розового языка. Распорядитель игры приказал: «Ты должен ее поцеловать!» Кто-то добавил: «В щечку». Женщина, стоявшая позади Джульетты, заботливо убрала волосы с ее лица. Мальчик сердито и неловко чмокнул ее в щеку. И тут же вся ватага умчалась прочь.

К утру небо почернело. Я провела весь день в гостинице, отвергнув призывы наших друзей посетить большую, затерянную в тростниках церковь, знаменитую своей волнообразной напольной мозаикой. Кроме того, уже много веков это место служило павлинам и другим птицам приютом для брачных игр, но мне до того полюбился наш городок с его терпкой устричной свежестью, что вполне хватало моей комнаты, моей кровати. Сквозь дрему я смутно видела входившую Джульетту в матроске. «Я сбегала на пляж, там солнце. Можно я пойду еще?» Я кивала и снова погружалась в сон.

Вечером я увидела то же солнце, огромное, как три полные луны; оно мгновенно укатилось куда-то вниз, за поля, оставив нас в темноте; могла ли я знать, что все уже было разыграно в его багровом свете!

На следующий день, после обеда, Джульетта исчезла. Мне лишь передали по ее просьбе, что она отправилась на прогулку. Слегка обеспокоенная, я пошла искать ее на пляж, где услышала еще одну новость: «Вон там тоже исчез мальчик». — «Не тот ли, что поцеловал ее?» — «Нет, второй». Два часа спустя она наконец явилась (Романо пришел чуть раньше); я бросила «вон туда» довольно свирепый взгляд, но до времени промолчала.

Когда назавтра Джульетта попросила разрешения прогуляться, я обняла ее за талию (она только что вышла из ванной и зябко куталась в свой махровый халатик) и сказала: «Я так понимаю, что прогуляться — значит, сходить на свидание?» — «Не с тем, с кем ты думаешь!» — «Да нет, я знаю, с другим. Вспомни-ка своих братьев; вспомни, что они говорят о девочках…»

Мне не известно, где они встречались, где ходили. Улицы этого городка вели в заросли осин и акаций, в парки, огороженные колючей проволокой; впрочем, для влюбленных всегда найдутся лазейки и укромные места.

Я не собираюсь подглядывать за ними, следить и заставать врасплох, но мысль об их ласках не дает мне покоя, и я страдаю от того, что перестала быть желанной, что никогда не была Джульеттой, ибо кто мог любить меня — меня в ее возрасте?! Я выросла в краю запретов, где любовь — синоним материнства, секса или смерти.

И я провожу дни в ожидании их прихода, и каждое их появление — счастье для меня. Но сами они — что тот, что другая — мрачны и молчаливы, и лица их отмечены одним и тем же знаком надменного, пламенного нетерпения.

Ибо это первая любовь, и седьмой день, тот самый, что имеет вкус Творения.

Море отхлынуло, оставив вместо себя влажную тину с лужицами, и на этой зыбкой почве Романо, только-только возникший из небытия, играет в мяч. Я не отрываю глаз от его силуэта, вдвойне черного на белом заднике Адриатики. Его профиль с решительным носом, перечеркивающим небо, вдруг посылает в нашу сторону искорку взгляда. Я с улыбкой говорю об этой беглой звездочке Джульетте, которая не переносит, когда я завожу речь о нем.

Крошечная девчушка плачет, обняв ногу отца, точно колонну храма. Люди проходят с транзисторами в руках (еще один, портативный, алтарь!), оставляя за собой обрывки голосов своих богов; боги кричат, удаляются и, совсем как на Олимпе, перебивают друг друга.