Черная вдова - [6]

Очнулся – пусто в шатре. Где кипчаки?

Уж не помчались ли в бой, оставив сарта отдыхать? Хорошо, конечно, если помчались. Да нехорошо, что без Бахтиара ушли. Обидно. Упрашивал, увещал – и на тебе. Решили сами справиться с желтыми псами. А он тут сиди, на дорогу гляди, жди да волнуйся – выйдет у них, не выйдет.

Постой-ка, постой. Бахтиар прислушался. Снаружи доносился отдаленный то глухой, то резкий прерывистый гул. Будто Арал-море орало, набегало на галечный берег. Грудью на отмель кидалось, вдрызг, на тысячу брызг, расшибалось и, само испугавшись шума, торопливо откатывалось прочь. Точно крик раненой чайки в грохоте волн, всплескивалось в поле остро-тревожное жеребячье ржание.

Неужели монголы опередили кипчаков и подступили нежданно-негаданно прямо к шатру Нур-Саида? Эх, Нур-Саид, Нур-Саид! Тупой старик, слепой. Самодовольный. Глупый.

Бахтиар прикусил губу, с трудом повернулся. Оттолкнулся ладонью от земли, зацепился дрожащей рукою за столб. Ой, голова! Будто разломилась голова. Будто вновь на нее обрушилась татарская булава. Смотреть, просто смотреть – и то мучение.

Он всхлипнул, как ребенок. Куда ты? Больше всех тебе надо, что ли? Ты сделал все. Лежи, отдыхай.

Нет, нельзя лежать. Лежать к лицу мертвецу, живой должен стоять. Бахтиар вскочил и тут же прислонился грудью к столбу. Прочно был вкопан столб, не шелохнуть, а Бахтиару казалось – ходуном ходит дерево, валится влево и вправо, из рук ускользая. Тряслись колени. Из носа капала кровь.

Ну, ничего. Главное – Бахтиар на ногах. Пока человек на ногах, он – человек. Сотник, перегнувшись, с усилием вытянул из ножен кривую мервскую саблю – дар жены, медленно выбрался из шатра, опираясь концом голубого клинка о землю и шатаясь, как пьяный. Припекало. По синему шелку неба, держась поодаль друг от друга, тихо плыли, как лебеди по чистому озеру, сахарные облака. Полдень уже? Долго спал Бахтиар.

В желтых полях выстраивались ряды кипчакских воителей. От их полосатых, узорных, зеленых и красных халатов рябило в глазах. Казалось, перед шатром раскинулся весенний, в алых пятнах цветов, просторный луг. Однако не травами пах тот луг; не лютик едкий, не дикий лук – едкий пот, кожа, шерсть свой дух тут источали.

У дряхлого, с ободранной корой, карагача облачался с помощью слуг в несвежую белую одежду кривоногий Бурхан-Султан, настоятель соборной мечети. От карагача к воротам богатой крестьянской усадьбы, возле которой был разбит шатер, и обратно к дереву чинно прохаживались Нур-Саид и присные.

Нур-Саид – скучающе:

– Что, полегчало?

– Еще бы! – сердито Дин-Мухамед. – С утра вчерашнего дрыхнет. У обезглавленного и то голова приросла бы.

Растерялся Бахтиар.

– Как это – со вчерашнего?

– Так. День проспал, ночь да еще полдня.

– А вы… до сих пор не собрались?! – изумился Бахтиар.

– Ишь ты! – вскипел Дин-Мухамед. – Тебе можно прохлаждаться сколько хочешь, а нам нельзя? Ты кто? А мы кто? Мой родитель, слава аллаху…

– Не ладо! – Бахтиар схватился за голову. – Я не по своей воле забылся.

– Не по своей! Видали.

– К чему ты это? – глухо пробормотал Бахтиар, стараясь пересилить боль. – Я устал… не мог иначе.

– Мы тоже иначе!

– И не заметил, как уснул. Будто в колодец с ходу провалился.

– Мы тоже в колодец!

– Я никогда…

– Мы тоже никогда!

– Хватит! – застонал Бахтиар. – Привязался.

– Сам привязался! Собрались, не собрались. Заладил.

– Смотри-ка! Можно подумать – ради меня война с татарами. Из-за вас хлопочу – хочу, чтоб вам было лучше.

– Без тебя знаем, что делать!

– Почему же топчетесь тут, как бараны в загоне? Давно, еще тридцать дней назад, следовало выступить к Сейхуну. Опоздали по неразумию – постарались бы хоть малую часть упущенного наверстать.

– По неразумию? Ого! Жалить начинаешь? Пригрели змею. А мы думали…

– Чем? Мозгов-то нет.

Легче себя за подбородок укусить, чем дурака в споре одолеть. Ты ему – про звезду, он тебе – про собачий хвост… Кто пересилит упрямца, который, как бешеный пес за палку, цепляется за слова, не желая вникать в их суть?

Попробуй передать ему дружелюбную сдержанность, уважительность к собеседнику. Спокойную твердость, уверенность. Ясность и четкость суждений. Ничего не выйдет. Тупица не способен их воспринять. Ведь иначе его и не звали бы тупицей.

А вот дурень легко и нагло навяжет тебе грубость, запальчивость. Почему? Никакой мудрец не выдержит, если прямо в лицо ему примутся брызгать слюной.

Не обида за себя всколыхнется, – хотя, казалось бы, чего ради терпеть назойливо лезущую в рот муху, – а горечь и скорбь, возмущение человеческой глупостью. Хочешь доказать болвану, что он – болван. Может, притихнет? Задумается? «Почему это люди дураком меня кличут? Давай-ка лоб напрягу, себя огляжу. Может, и вправду я вовсе не пуп земли, а просто козявка? Может, и впрямь я – дурак?»

Но как допечь балбеса, не перейдя на доступный ему язык? Говорят, толковому – намек, бестолковому – палка. Так злоба вызывает ответную злобу, брань – ответную брань. Поэтому сказано: «С глупцом – не спорь». Спорить с неразумным – свечу при солнце жечь.

Но – что делать? Жизнь есть жизнь. Иногда и свечу при солнце жечь приходится.