Чёрная топь - [64]

— Да, что это за доноры? Я видел, что они сделали с Алексом… Они ведь не просто забрали у него кровь.

— Видите ли, бытие мертвяков имеет свои негативные стороны. Главная из которых в том, что они мертвы. Их существование не поддерживается естественным путем. Водка лишь замедляет процесс разложения, но не прекращает. Чтобы получать энергию, им приходится пить кровь, но этого недостаточно. Им еще нужно искусственно пополнять запасы… в языках племен, в которых побывал Барлицкий, это называется по-разному, но сам он использует латинский термин — vis vitalis. Жизненная сила.

— Это ведь средневековое понятие? Они бы еще теплород и философский камень вспомнили! Наука давно доказала…

— Боюсь, то, что мы обсуждаем, лежит вне компетенции науки. Или наука допускает существование живых мертвецов?

Сергей вынужден был умолкнуть.

— Живой организм и производит, и расходует vis vitalis. Мертвый — только расходует. Поэтому, в частности, они тоже должны спать. Во сне они выкачивают vis vitalis у находящихся поблизости живых. Немного, так что живому это не вредит — ему просто приходится спать дольше, чтобы восстановить силы. Но это — лишь повседневные потребности. У каждого мертвяка есть период, за который, несмотря на спирт, он разлагается до критического уровня. Период этот зависит от комплекции — у маленьких и сухощавых он длиннее, у больших и толстых короче — но в целом лежит в пределах 12–18 лет.

— Период полураспада, — хмыкнул Сергей.

— Именно. После этого мертвяк либо сгниет и погибнет уже полностью, либо должен восстановиться. Для восстановления ему требуется ударная доза vis vitalis — столько, сколько есть у сильного здорового человека. Тех, у кого ее выкачивают, и называют донорами. Это долгая процедура, почти на целый день… Что в результате происходит с донором, вы видели.

— Значит, Алекса сделали донором для Зверева, — понял Сергей.

— Да. У Зверева период — 14 лет. У Березина — 17. Барлицкий не сказал ему об этом, когда начинал все дело…

— А для оживления тоже нужен донор?

— Нет, если тело не слишком повреждено. Видите ли, после смерти в теле еще сохраняется некоторое время запас vis vitalis. Именно поэтому возможно то, что называют донорством во внешнем мире — пересадка органов от трупов.

Так вот, к тому времени, как мы все это раскопали и снабдили доказательствами, выехать из Игнатьева было уже нельзя. То есть можно, но только им и их доверенным лицам, которые делали закупки для города в райцентре, ездили за деньгами и так далее. Ну и у нас созрел план — захватить грузовик и рвануть отсюда со всеми доказательствами. Но — сами понимаете, куда бы мы угодили во внешнем мире со своим рассказом, что власть в Игнатьеве захватили мертвецы. Нужно было что-то более веское, чем старые газеты и фотографии. Тогда один из наших предложил выкрасть из морга труп очередного донора. Такую улику уже невозможно было бы игнорировать… И вот тут я впервые по-настоящему испугался. Потому что вовсе не был уверен в успехе нападения и на больницу, и на грузовик — а в Игнатьеве делают донором за куда меньшие прегрешения. Собственно, сейчас, когда их стало так много, и проблема доноров в иные годы становится очень острой — могут и без всякого прегрешения схватить кого-нибудь прямо на улице, когда никто не видит. А потом объявят — дескать, пошел в лес гулять и в болоте утонул. А если кто видел и будет болтать, так и его… Ну вот, а у меня была красавица жена и шестилетняя дочурка. И я сказал: «Ребята, я пас. Надеюсь, у вас получится, но я выхожу из игры», — Лыткарев вздохнул. — У них почти получилось. Правда, вырваться из города на машине с трупом удалось лишь одному, остальных убили или схватили… Но Сермяга догнал его на шоссе и расстрелял. У него на мотоцикле специальный движок — зверь… В общем, вы, небось, видели этот грузовик. Всех, кого взяли живыми, естественно, превратили в доноров. Некоторым пришлось несколько лет сидеть в камере, дожидаясь своей очереди… Но меня не тронули. Березин пару раз допрашивал меня, но в конце концов оставил в покое. Наверное, потому, что им нужен был хороший школьный учитель, а нового-то взять не особо есть где.

Это было двадцать лет назад. Я был напуган, ужасно напуган. После тех допросов у Березина я боялся поднять на них глаза. Я хранил им лояльность много лет. И все же… я не уничтожил полностью улики. Сохранил те три газеты и еще кое-что, закопанное в огороде. Все надеялся, что когда-нибудь…

А восемь лет назад моя жена тяжело заболела. Камни в почках, нужна была операция. Операцию делал, естественно, Барлицкий. Он действительно хороший врач — как-никак, 90 лет практики… И операция прошла удачно. Но потом нужен был гемодиализ. Вы знаете, что это?

— Искусственная почка.

— Да. В Игнатьеве нет такой аппаратуры. Я на коленях умолял их отвезти жену в райцентр. Они ответили, что все, необходимое для лечения, есть в нашей больнице. Через несколько дней Валя умерла.

И тогда я сорвался. Я кричал, что так этого не оставлю, что на них тоже есть управа и тому подобное. В общем, вполне достаточно, чтобы стать донором. Но им по-прежнему был нужен учитель, и они поступили по-другому. Они взяли мою дочь, отвезли ее на озеро и утопили. Они топили ее медленно — когда она уже совсем захлебывалась, давали чуть отдышаться и отплеваться, а потом снова окунали головой в воду. Чтобы она запомнила, как это мучительно — умирать. Я знаю это, потому что видел. Они заставили меня смотреть.