Черная сотня. Происхождение русского фашизма - [102]

Разоблачения 1991–1992 годов показали, что в России почти невозможно провести четкую границу между церковью и КГБ: «различие было просто в том, что одни носили рясы, а другие — мундиры и погоны»[375]. Патриарх Алексий II признал, что ни одного священнослужителя, ни одно должностное лицо выше определенного уровня нельзя было назначить без разрешения партии и КГБ («Не знаю, что заставило КГБ сделать меня архиепископом Вильнюсским…»). В этом смысле между назначениями в церкви, в правительственном аппарате или в армии особых различий не было. То же самое ранее отмечал К. Харчев, бывший председатель Совета по делам религий.

Явились ли эти разоблачения сюрпризом? Пожалуй, нет: тесное сотрудничество церковных иерархов и партии никогда не было тайной. Прежние патриархи — Сергий (Страгородский) и Алексий I (Симанский) — превозносили Сталина до небес, грубо ему льстили, называли «богоизбранным», «спасителем отечества и церкви», «мудрым строителем счастья людей»; нет оснований полагать, что они лгали, — они искренне верили в него, в того, кто сделал их патриархами[376]. Более того, в отличие от партии, церковь так и не выразила сожаления в связи с культом Сталина. Когда в 60–70-е годы несколько отважных священнослужителей попытались критиковать сотрудничество церкви с врагами религии, церковь обрушилась на диссидентов, лишила их приходов и пальцем не пошевелила, чтобы защитить от преследований властей, пока некоторые из них не покаялись. Лояльность к руководству партии всегда была главной заботой церкви, и ее высшие сановники поддерживали любую инициативу партии и государства во внешней и внутренней политике.

Можно было бы привести аргумент и в защиту коллаборационизма: в любой стране церковь лояльна к светской власти и молится за здоровье и успехи руководителей страны. Однако советский режим отличался от «любой страны»: он был враждебен к религии и желал одного — чтобы она попросту исчезла. Но главная забота церкви — не о политике, а о сфере духа и сохранении веры. Поэтому церковь должна мыслить в масштабах веков, а не ближней перспективы. Если и приходится делать болезненные уступки, то всегда сохраняется надежда, что политические лидеры однажды изменят свои взгляды или их сменят другие, менее враждебные религии, как это и произошло в Советском Союзе. Что выиграла бы православная церковь, избери она путь мученичества? Что, если бы из-за этого закрыли еще больше храмов и на церковь легли бы еще более тяжкие ограничения?

Доводы в пользу приспособленчества звучали бы убедительней, если бы власти вознаградили церковь за лояльность. Однако две трети из 22 тысяч храмов, еще действовавших к моменту смерти Сталина, в дальнейшем были закрыты, так что к 1975 году их осталось самое большое 7500. Кроме того, согласно положениям, введенным при Хрущеве, священники, по существу, утратили власть в общинах, им теперь даже не разрешалось посещать на дому больных и умирающих прихожан. Они не могли совершать соборований. Запрещалось допускать в церковь детей.

Некоторые рядовые священнослужители протестовали, но руководители церкви хранили молчание. Каковы бы ни были практические соображения, сомнительно, чтобы церковь, проповедующая послушание Богу и верховенство Христа («И Он есть прежде всего, и все Им стоит», Кол. 1, 17), была вправе идти на уступки, лишающие ее морального авторитета. В Новом Завете сказано: «…Церковь повинуется Христу…» (Еф. 5, 24) Эти и многие другие положения Писания никак не согласуются с практикой пресмыкания церкви перед властями.

Давно высказывались предположения, что у КГБ имеются агенты в руководстве церкви. Но есть большая разница между предположениями и точными сведениями; не было также известно, насколько тесны эти связи. Первыми пролили свет на проблему сотрудничества бывшие руководители Совета по делам религий — учреждения, которое в течение многих лет управляло делами церкви.

Когда открылся доступ к секретным архивам КГБ, были обнаружены дела, касающиеся деятельности ряда членов Святейшего Синода — верховного учреждения Русской православной церкви. Тринадцати церковным иерархам были присвоены клички: Аббат, Кузнецов, Аптекарь и другие[377]. Большинство рапортов было подписано Тимошевским, тогдашним начальником Четвертого отдела Пятого управления КГБ, ведавшего церковными делами. Хотя были приняты меры предосторожности для сокрытия подлинных имен агентов, отчеты об их делах поступали регулярно и не составило большого труда установить их личности. Так, например, сообщалось, что агенты Антонов, Островский и Адамант участвовали в церковных встречах в Будапеште и Женеве, а в 1989 году ездили в Рим для переговоров с папой. В каждом случае делегации были малочисленными, и список их членов можно было установить по «Журналу Московской патриархии» и «Информационному бюллетеню» патриархии. Нескольких часов работы оказалось достаточно, чтобы установить: агент Антонов был не кто иной, как митрополит Украинский и Галичский Филарет[378]. Священник Глеб Якунин, член комиссии Верховного Совета по изучению архивов КГБ, сообщил в 1992 году, что использование агентов продолжалось до самого недавнего времени, и есть вероятность, что оно продолжается по сей день