Черная смерть. История самой разрушительной чумы Средневековья - [24]

. В конце 1230-х годов непосредственная опасность стала очевидной, когда один из самых непримиримых врагов христианского мира, «Старец-горы», лидер фанатичных мусульманских «Ассасинов Ирана», по сообщениям, отправил посланника в Европу, чтобы предложить совместный альянс против татар[158]. Правда это или только слух, для современников это событие было столь же шокирующим, как и подписание пакта Молотова – Риббентропа в современной истории.

9 апреля 1241 года, когда завоеванная Россия лежала в руинах, сильнейшие войска Европы собрались вместе на одном поле на территории Польши, чтобы встретить натиск монголов. После этой битвы татары отправили домой девять мешков с ушами противника. Два дня спустя в Мохи была разгромлена большая венгерская армия. Вскоре после этого в окрестностях Вены появилось небольшое татарское войско. Восточную Европу наполнили беженцы, а Западную охватила паника. В Германии ходили слухи, что татары – это Гог и Магог, два потерянных племени Израиля, устраивавшие погромы против евреев. Во Франции один рыцарь предупреждал Людовика IX, что монголы скоро будут у Соммы. В Англии монах Мэтью Пэрис предсказывал кровавую бойню невообразимых масштабов. Он говорил, что монголы «монстры, а не люди, бесчеловечные и жестокие, жаждущие и пьющие кровь, пожирающие мясо собак и людей и поражающие всех жестокостью и невообразимым ужасом»[159].

В Риме папа получил письмо от великого хана Угэдэй, в котором было написано следующее: «Вы лично, как король всех королей, придете, стар и млад, чтобы поклониться мне и служить мне. Тогда мы примем вашу покорность. Если вы не подчинитесь Божьему приказу, мы будем считать, что вы – наши враги»[160].

Однако на этом черная полоса для Европы прервалась. Как раз в то время, когда казалось, что весь христианский мир вот-вот будет уничтожен, в монгольской королевской семье возник разлад, и наступательные операции на Запад были остановлены. Это дало шанс духовным лицам, таким как Гильом, улучшить отношения между Востоком и Западом. Таким образом, в 1250-х годах, когда монголы опять перешли в наступление, они шли уже не против христианского мира, а против своего более старого врага. В 1220-х годах монгольские полчища уже свергли исламскую власть в Центральной Азии, теперь они снова были нацелены сокрушить ее, на этот раз в самом сердце мусульманства, на Ближнем и Среднем Востоке.

Услышав о падении Багдада в 1259 году, один христианский летописец возрадовался: «Теперь, через пять сотен лет, несправедливость, причиненная этим городом, вернулась ему, и он наказан за всю кровь, которую пролил».

Десять лет спустя генуэзцы прибыли в Каффу, а венецианцы – в Тану в устье Дона, через несколько лет молодой Марко Поло пересек пустыню Гоби, наблюдая за местной дикой природой. Особенно его поразила вездесущность одного вида животных. «На этих равнинах в норах живет огромное количество фараоновых крыс»[161], – отмечал он.

«Фараоновой крысой» в Средневековье называли тарбагана.

Глава III Накануне дня мертвых

Деревушка Броутон спрятана в глубокой укромной долине. Здесь есть два ручейка, две улицы, а площадь ее настолько мала, что едва ли заслуживает внимания историков. На большинстве карт она выглядит как местность серо-зеленого цвета между Хантингдоном и Питерборо. Действительно, если не считать шпиля местной церкви, возвышающегося над склоном долины, как рука утопающего над поверхностью воды, Броутон можно было бы назвать «сельской Атлантидой», затерявшейся среди нескольких тысяч гектаров оксфордской глины в живописной, зеленой сельской местности Англии.

Как и многие средневековые деревни, Броутон образовался на месте лесной опушки. За триста лет до того, как родился местный житель по имени Джон Гилберт, деревья плотной стеной подступали к дверям сельских домов, но к 1314 году – когда Джону исполнилось девятнадцать лет – окружающий деревню лес был вырублен, а на его месте появились аккуратные квадраты пашен и пастбищ золотистого и зеленого цвета. Средневековый путешественник, ехавший летним утром по дороге из Хантингдона, мог бы сравнить Броутон с островом с соломенной крышей, плывущим по течению в залитом солнцем море из качающегося овса и ячменя. Во времена Джона в Броутоне проживало около 268 жителей, что незначительно ниже его средневекового максимума в 292 человека[162]. Данных о численности местных животных нет, но коровы, куры, свиньи и лошади, еще только начинающие заменять волов в плуге, проживали в Броутоне в большом количестве. Животные бродили по деревенским улочкам и садам, как любопытные экскурсанты, заглядывая в двери, загорая на клумбах с розами, посматривая на стариков перед домом хозяйки пивнушки. Вечером, пока двуногие обитатели Броутона пили, готовили, спорили и занимались любовью в одной комнате, четвероногие броутонцы спали, ели и испражнялись в другой, а иногда даже и в той же самой комнате.

Можно сказать, средневековый Броутон оставил после себя коллективную биографию, состоящую из ежегодного цикла событий – рождений, смертей, браков, правонарушений, закладных и исков, которые фиксировались в протоколах местных судов. На их основании можно утверждать, что в течение жизни Джона Гилберта, то есть в начале четырнадцатого века, в Броутоне активно шел процесс англицирования. В 1306 году Уильям Пискатор стал Уильямом Фиссером или Фишером (английский эквивалент для Пискатора), через несколько лет Ричард Беркариус стал Ричардом Шеппардом (английский эквивалент для Беркариус), а Томас Кокус – Томасом Коуком. Джона, вероятно, при рождении звали Йоханнес, а его друга Роберта Крейна – Робертусом. Только Джон, носивший фамилию де Броутон в честь названия своей деревни, сопротивлялся этой тенденции англицирования. Вероятно, де Броутон, простой человек, который смог чего-то добиться в этой жизни, не мог заставить себя отказаться от этого причудливого французского «де».