Черная радуга - [40]

— Пошли… — трое без слов потянулись за ним. Параграф на ходу отдал сдачу — алкаши в предвидении дармовой выпивки, как правило, люди аккуратные. По пути сорвали по паре вишенок с веток, густо усыпанных ягодами, — на закуску.

В уютной рощице неподалеку расположились. Параграф сноровисто сдернул ногтями пластмассовую пробку (трезвенники с превеликим трудом снимают ее плоскогубцами), достал из-за пня стакан и протянул Матвею.

Отпустило. Заели вишнями, закурили, погомонили о жизни.

— Я ведь только из трезвария, — сказал один. — Вечером взяли: как раз после получки — только квакнул, белый свет увидел… Я бушевать, а они меня — на ласточку.

— Какую ласточку? — Матвей в вытрезвитель не попадал — везло, да и остерегался: во время штопора не шатался по улицам, а если приходилось идти в магазин, то надевал темные очки, брал портфель и деловым шагом проходил дистанцию — посмотришь, клерк спешит на работу, кому какое дело?

— Подвесили за руки и ноги врастяжку — мол, успокойся, Утром, правда, выпустили. Раздобрились, потому как деньги были. Говорят: коль расплатился, сознательный, на работу сообщать не станем, у нас мало кто платит, шантрапа, неплатежеспособная публика. На службу сообщил: вывихнул ногу. Надо ведь: поправиться…

— А если проверят? Нога-то здорова.

— Вечером вывихну, — сказал парень спокойно. — Поднаберусь…

«Велика ты, сила народная», — подумал Матвей и отдал смятые трешки:

— Сбегай еще.

Параграф рысцой побежал к гастроному.

И это тоже знал Матвей: бормотуха коварна. Пьется легко, чувствуешь себя нормально, радостно, а потом — как обухом по голове. Поэтому после третьего «гуся» (скоротали время до одиннадцати) запасся еще пойлом и поспешил домой, на дороге вырубаться не хотелось. Только ступил на порог — провал. Очнулся вечером. Что такое? Глянул в зеркало: паспорт в крови, сам разбит. Видать, с порога так столбом и рухнул. Такое с ним уже бывало. Кое-как умылся, дрожащими руками открыл портфель, там поблескивали темные бутылки. Ага, до завтра хватит. Откупорил, выпил, стал немного соображать. «Придется спускать на тормозах, работать дома и общаться по телефону».

Два дня спускал на тормозах, но виражи становились все круче, — на бормотухе, никак не спустишь, она все время заносит в сторону, коварный напиток, слишком много гнилья намешано.

Пришлось попудрить ссадины, подмазать кремом, надеть черные очки (хорошо, что синяки под глазами очки закрыли) и отправиться наконец за белой, сорокаградусной родимой матушкой. С нею сразу стало легче, организм тут же переключил обмен веществ на чистый алкоголь. Время от времени разжижал алкоголь в артериях пивом — брал по трехлитровой банке и пытался выйти из штопора на пиве.

Такое ему раньше удавалось. Но для этого нужно запастись большим количеством пива. Ему повезло — как раз в магазинчик напротив привезли бутылочное «Жигулевское». Он взял, не посмотрев на число, ящик (пересыпал в рюкзак), но как только хлебнул дома стакан, понял: и тут прокол. Пиво было старое, перебродившее, даже числа не разглядеть — чернильное пятно расплылось на косой бумажной выцветшей наклейке.

Пиво все-таки до капли высосал, так что утром снова пришлось плестись на пятачок перед пивбаром. Он пошарил в карманах — одна мелочь. «Ничего, бог алкаша хранит». На пятачке опять встретил Параграфа в окружении тех же опухших морд — как будто и не уходил с того дня, вертелся, улыбался, сыпал шуточками, только брюки еще больше замызгались и уже совсем не выглядели белыми.

«Железные люди! — с каким-то мистическим удивлением подумал Матвей. — А ведь он в эти дни тоже не просыхал… Его в бак с пойлом запусти — не только выживет, но и потомством обзаведется».

— У меня пусто, — сказал он Параграфу. — Но надо.

Параграф вытащил смятый дежурный рубль и мелочь.

— Понимаешь, тут всего-то не хватает… Матвеева мелочь пригодилась — там вдруг наскреблось несколько рублей. Опять вишни, знакомая рощица, Знакомый захватанный стакан. Но стало легче.

— Теперь можно ориентироваться.

Надо добыть копеек. На занятые деньги он допился до того, что пытался выброситься с балкона, но случившаяся внизу соседка закричала, спугнула… Дальше мрак, он до сих пор не знал, упал он с балкона или нет. Судя по кровоподтекам на всем теле, ужасающему синяку поперек ребер, разбитой морде — выбросился. Но если выбросился, то почему жив остался? Ведь пятый этаж.

— Где я? — спросил осторожно в туалете. — Это Север?

Кто-то загоготал.

— Можно сказать, что и так. Хотя скорее это Юг.

По виду из окна было трудно что-либо определить: бетонный забор, все занесено снегом, голые деревья. «Деревья! Значит не Север — там деревьев почти нет… А ведь мы срывали вишни… должно быть лето. Почему зима? А может, это было в другой раз?»

Ему нужно срочно установить, где он, в какой точке пространства и времени находится, чтобы не произошел в сознании оборот хаоса, утвердиться хотя бы в малом. Но сделать это осторожно — заподозрят, что в такой стадии, примут радикальные меры, продлят срок, изменят курс лечения или вообще запрут к идиотам. «Без срока давности…» Вот почему он разговаривал, выпытывал, хотя ни разговаривать, ни выпытывать не хотелось — депрессия. Наконец по оброненным названиям сел, идиомам, оборотам речи удалось кое-что понять — напряжение спало, мозаичные обрывки воспоминаний стали складываться в какую-то стройную картину. Он уяснил.