Чёрная молния - [7]

Когда он ушел от нее, вместе с ним ушли и воспоминания о простых радостях любви. Теперь они возвращались к ней только по ночам, вызванные грубой физиологией, и жестоко мучили ее.

Дни и ночи в больнице проходили монотонно и однообразно, почти ничем не отличаясь друг от друга. Лишь днем эта монотонность нарушалась какими-то привидениями в белых халатах, что-то делавшими с ней. В прессе не появилось и намека на то, что случилось с ней. Об этом позаботилась газета, которая владела телевизионной студией, где она работала. По ее просьбе посетителей к ней не пускали, без конца передавались лишь записки и цветы. Тетя Лилиан приходила каждый день. Неизменно доброжелательная и понимающая, она вязала, что-то тихо говорила, строила планы.

Снотворное, которое Тэмпи принимала каждую ночь, казалось, только обостряло ее чувства, и она лежала без сна, как бы проглядывая снова и снова картины своего блистательного прошлого. Мозг сверлила одна мысль: почему же все-таки она потерпела фиаско?

В дни успеха деньги, как и лесть, стекались к ней рекой. После того как один американский журнал опубликовал на обложке ее фотографию, она получила международную известность. А когда газета, где работал Кит, стала владельцем телевизионной студии, Тэмпи стала эталоном хозяйки дома, воплощением всего, о чем мечтали обывательницы, столь жаждавшие романтики. Иногда Кит, подшучивая над ней, спрашивал: а нет ли у нее тайных сомнений в том, что они страстно желают всего этого лишь потому, что их заставляют этого желать. Она категорически отрицала подобные утверждения. Если уж требовалось доказательство, что все, проповедуемое ею, направлено на достижение счастья, таким доказательством она считала свою собственную жизнь.

Она научилась вполне профессионально оценивать свои достоинства. Кит подтрунивал над ней, по пунктам перечисляя, что ему нравилось в ней, сочинял стишки – что-то среднее между шуткой и непристойностью, – восхваляя ее глаза тигрицы, иссиня-черные волосы, стройные бедра и тугую грудь. Она смеялась в ответ, но никогда это не доставляло ей радости.

Она любила свою профессию и верила в нее. Те, кто изобретает рекламу, начинают верить своим собственным призывам, язвил Кит. И как бы в подтверждение его слов она, являя собой «стандарт идеальной женщины», притягательная сила которой способствовала сбыту косметики, парфюмерии и даже образа жизни, сама истово потребляла этот товар.

Она получала огромное наслаждение, когда часами просиживала в шикарных салонах красоты и искусные руки разглаживали ее и без того гладкую кожу, делали ей маски для лица, испытывала сладострастное удовольствие от массажа тела, маникюра и педикюра.

Она проводила много часов в фотостудии, демонстрируя перед объективом новые модели одежды, полученные из Лондона, Парижа и Нью-Йорка, и, как ребенок, радовалась тому, что ее лицо и фигура так гармонируют с этими моделями. Масса времени уходила на съемки телевизионных фильмов для домашних хозяек, живущих в пригородах, – миниатюрный экран телевизора представлял им единственную возможность бегства от действительности. Долгие часы она проводила с заказчиками телереклам, со специалистами отдела объявлений, принимала участие в пикниках, где комментировала показы мод, устраиваемые в благотворительных целях (правда, большая часть денег, вырученных от таких показов, шла на покрытие расходов, а не на благотворительность).

Она получала ни с чем не сравнимое удовлетворение от популярности своего «Клуба обаяния», от писем женщин, где они рассказывали о разительных переменах во внешности и в домашней обстановке, которых достигли, следуя ее советам.

И если неумолимые годы иногда вдруг выглядывали из-за ее плеча в тот момент, когда она внимательно изучала свое отражение в слишком уж правдивом зеркале, висевшем в ванной, то все тени сомнений тут же улетучивались, едва лишь над ней загорался взгляд Кита. И когда их охватывала не иссякающая с годами бурная страсть, она, хоть и ненадолго, снова была уверена в бессмертии красоты и любви.

Все время, пока они были вместе, она старалась не только для себя, но и для него: приглашала на приемы людей, которые могли быть ему полезны, создавала вокруг него общество по его вкусу – это были искушенные в житейских делах, умные, влиятельные люди, которые в должное время смогут понять, что именно он является человеком, способным возглавить редакцию газеты, а это было его непреодолимым желанием.

Она жила в мире подобострастия, в мире обезличенном – ведь окружавшие ее люди в большинстве своем были ее поклонниками и льстецами, а не друзьями. Настоящих друзей у нее не было. Кит ревновал ее и к женщинам не меньше, чем к мужчинам, ревновал ко всему, что так или иначе отвлекало ее от него. Временами он ревновал ее даже к Джасперу.

Она не протестовала – его ревность льстила ей.

Женщины ей завидовали. В их мире преданность и верность мужа считалась чем-то необычным, достойным удивления. А преданность мужчины, который даже не был мужем, – преданность любовника расценивалась не иначе как чудо.

Жизнь и невзгоды других женщин ничему не научили ее. Неверность чужих мужей лишь еще более выгодно оттеняла ее счастливую судьбу. Тэмпи, конечно, видела, что измены и горести являются нормой окружавшей ее жизни, но считала, что сама она – исключение из этой нормы. Настанет день, думала она, и жизнь скрепит их любовь узами брака. Это случится тогда, когда несчастное безумное создание, на котором он женился в молодости, отойдет в мир иной, а может быть, и раньше, если изменится закон о психически ненормальных. Сейчас это ее не волновало.