Черная моль - [43]

Сергей наконец встал, открыл окно, и с улицы ворвалась тугая струя холодного, свежего воздуха. Подойдя к Горюнову, Сергей положил ему руку на плечо и устало сказал:

— Сними, Николай, тяжесть с души. Ведь сам знаешь, хороший человек погиб. А почему? За что? Ну, зол ты на него был, знаю. Но разве хотел ты его смерти? Хотел, скажи?

Горюнов, опустив голову, упрямо молчал.

— Не хотел, — продолжал Сергей. — Не мог хотеть. Больше тебе скажу: ты даже не знал, что у того пистолет был. Не знал, верно ведь?

— Ну и что с того? — глухо спросил Горюнов, не поднимая головы.

— Не хочу тебя, Николай, ловить на слове, — улыбнулся Сергей. — Но ведь ты сейчас сам невольно признал, что знаешь об убийстве. Только вот что мне непонятно: неужели у того человека было больше злобы на Климашина, чем у тебя?

— Не было у него злобы, — почти равнодушно ответил Горюнов.

— Для чего же стрелял? За тебя мстил, что ли?

— Может, за меня, а может, и за других. — И, словно спохватившись, Горюнов мрачно посмотрел на Сергея. — Все. Больше ни слова не скажу.

— А то, что сказал, в протокол запишем?

— Для протокола я ничего не сказал!

— Как хочешь. Но того человека надо поймать. Это опасный человек. Сегодня он убил Климашина, завтра — другого.

Горюнов помолчал, потом еле слышно сказал:

— Это — ваше дело. Я друга не выдам.

— Не друг он тебе, — спокойно возразил Сергей. — Настоящие друзья тебе — Володя Соколов, Махлин, Сиротин, Владимиров и… Клава. Забыл их?

Горюнов молчал.

— Значит, забыл. А они тебя не забыли. Вот послушай, что про тебя нам написали.

Горюнов слушал молча, низко опустив голову, и только вздувшиеся на скулах желваки говорили о напряжении, с которым он ловил каждое слово.

Сергей кончил читать.

— Верно написано или врут?

— Верно, — сквозь зубы процедил Горюнов.

— Так пишут только друзья, Коля. Настоящие друзья. — Сергей помолчал и вдруг неожиданно спросил: — Хочешь увидеть их?

Горюнов ошеломленно посмотрел на него, потом на лице его проступили красные пятна, и он грубо, мешая слова с бранью, закричал:

— Не хочу!.. Ничего не хочу!.. Чего в душу лезешь? — Тяжело дыша, он наконец смолк.

— Да-а, — протянул Сергей. — Однако устали мы с тобой порядком. На сегодня хватит, Коля. А о друзьях все-таки подумай.

Не поднимая головы, Горюнов враждебно спросил:

— Завтра кто меня потрошить станет?

— А с кем бы ты сам хотел говорить?

Горюнов помолчал, потом еле слышно сказал:

— С вами.

В ту ночь Сергей долго не мог уснуть: будет или не будет говорить Горюнов, признается или не признается «для протокола»?

Но Горюнов не признался. Не назвал он и своего сообщника. Единственно, чего добился от него Сергей, — это косвенного подтверждения, что человек тот — шофер и москвич. В сочетании с имевшимися уже приметами это были очень важные сведения.

Работа Лобанова и Козина приобретала теперь первостепенное значение.

Итак, три машины — дело, казалось бы, несложное. Но круг теперь сузился, и вероятность, что преступник находится внутри его, так возросла, что Саша Лобанов, несмотря на свою кажущуюся беззаботность, решил никому не перепоручать проверку водителей.

Одна из машин принадлежала частному лицу, композитору Зернину; у него работал один водитель. Вторая машина была такси, а третья обслуживала строительный трест; на каждой из них работало по два водителя, посменно.

Лобанов решил собрать обо всех пяти водителях сначала самые общие сведения, чтобы сразу, по каким-нибудь очевидным обстоятельствам сделать первый отсев. Так оно и получилось. Шофер композитора оказался пожилым, многосемейным человеком с больным сердцем и явно не требовал дальнейшей проверки. Сразу же отпал и один из водителей в тресте — тоже пожилой человек, старый член партии. С обоими водителями такси следовало бы, пожалуй, разобраться повнимательнее, если бы не одно обстоятельство, которое сразу же насторожило Лобанова. Дело в том, что когда он пришел в отдел кадров треста за личными делами водителей, ему выложили только одну папку.

— А второй водитель? — спросил Саша.

— А второго нет, — ответили ему. — Спирин недели две как уволился. По собственному желанию.

Часа через два-три после расспросов и бесед Лобанову стало ясно, что это внезапное увольнение ничем объяснить нельзя.

Заведующий гаражом сказал о Спирине так:

— Водитель классный. Правда, зашибает сильно, пьет то есть. Однако за рулем всегда, как стеклышко.

— А приятели у него здесь имеются?

— Таких нет. Сильно замкнут был. Но на Доске почета висел.

В отделе кадров Лобанов взял фотографию Спирина и выписал его адрес. Но дома у Спирина ждала новая неудача.

— Дней десять как уехал, — сообщили соседи. — А куда, не знаем, не говорил.

В тот же день перед соседкой Горюнова выложили несколько фотографий.

— Нет ли среди них того, кто зашел за Николаем? — спросили ее.

Женщина долго рассматривала карточки, потом, вздохнув, ответила:

— Не знаю, милые. Я его только один разок видела, да и то мельком, в коридоре. Еще скажу на кого, да зря. Избави бог.

Положение осложнилось.

Одновременно с проверкой обоих водителей такси начался тщательный сбор сведений о Спирине. Этим занялось все отделение Коршунова.

Один за другим были опрошены работники гаража. Но никто не мог сообщить о Спирине что-либо определенное.