Черная метка - [10]

— А что, если у него СПИД? — Голос Марино звучал как набат в ночи.

— Ты не заразишься СПИДом от этого парня.

— К черту! — Он опять чуть не подавился рвотой.

— Я сама могу закончить работу.

— Дай мне только пару минут.

— Почему бы тебе не найти душ и не помыться?

— Ты никому об этом не скажешь, — предупредил Марино, и я поняла, что он имеет в виду Андерсон. — Интересно, что они будут делать с этим месивом?

— Перевозка еще не подъехала? — спросила я.

Он поднял рацию к губам.

— Черт! — Он сплюнул и опять судорожно сглотнул.

Яростно вытер рацию о штанину, закашлялся, старательно собрал слюну и снова сплюнул.

— Я — Девятый, — произнес он, держа рацию за полметра от лица.

— Слушаю, Девятый.

Диспетчером оказалась женщина. Я уловила теплоту в ее голосе и удивилась. Диспетчеры полиции и операторы службы спасения почти всегда оставались невозмутимыми и не выказывали своих эмоций независимо от срочности или сложности дела.

— Десять пять для Рене Андерсон, — продолжал Марино. — Не знаю ее позывного. Передайте, что нам хотелось бы увидеть здесь труповозку.

— Девятый, вы знаете название службы перевозки?

Марино отключился от эфира и обратился ко мне:

— Эй, док, как название службы?

— «Кэпитал транспорт».

Он передал название, добавив:

— Диспетчер, если она на десять два, десять десять или десять семь или если нам нужно десять двадцать два, дайте мне знать.

В рации раздалась канонада включаемых и выключаемых микрофонов: это патрульные полицейские выражали свое удовольствие и подбадривали Марино.

— Десять четыре, Девятый, — сказала диспетчер.

— Чем ты заслужил такую овацию? Я знаю, что «десять семь» — это «в данное время недоступен», но что значит остальное?

— Я попросил, чтобы она дала мне знать, если с Андерсон будет отсутствовать связь или если мы должны будем послать ее к черту.

— Неудивительно, что она так тебя любит.

— Она кусок дерьма.

— Кстати, не знаешь, что случилось с оптоволоконной насадкой? — спросила я.

— Она была у меня в руке.

Я нашла ее там, где Марино упал и сшиб коробки.

— А что, если у него СПИД? — опять начал ныть он.

— Если ты намерен о чем-то волноваться, подумай лучше о грамотрицательных бактериях. Или грамположительных: клостриды, стрептококки. Это в том случае, если у тебя имеются открытые раны, в чем я сомневаюсь.

Я присоединила один конец насадки к щупу, другой — к питающему устройству и затянула винты. Он меня не слышал.

— Чтобы кто-то подумал, что Марино треклятый гомик? Да я лучше застрелюсь, честное слово.

— Ты не заразишься СПИДом, Марино, — повторила я и снова подключила прибор. «Люма-лайту» нужно было разогреваться по крайней мере четыре минуты, прежде чем прибор сможет работать в полную мощность.

— Вчера я откусывал заусеницу, и у меня пошла кровь! Это открытая рана!

— Разве ты не в перчатках?

— Если заражусь какой-нибудь дрянной болезнью, я убью эту маленькую ленивую стукачку.

Наверное, он имел в виду Андерсон.

— Брей тоже свое получит. Я найду способ!

— Марино, успокойся.

— Что бы ты сказала, если бы сама вляпалась в это дерьмо?

— Не припомню, сколько раз это со мной случалось. Что, по-твоему, я делаю каждый день?

— Наверняка не валяешься в смертельно опасной жиже.

— Смертельно опасной?

— Мы ничего не знаем об этом парне. Что, если у них в Бельгии есть смертельные болезни, которые у нас не лечатся?

— Марино, успокойся, — повторила я.

— Нет!

— Марино…

— У меня есть причина для огорчений!

— Тогда уходи. — Мое терпение иссякло. — Ты мешаешь мне сосредоточиться. Ты мешаешь во всем. Поди прими душ и выпей пару стаканчиков бурбона.

«Люма-лайт» был готов, и я надела защитные очки. Марино молчал.

— Я остаюсь здесь, — наконец сказал он.

Я сжимала оптоволоконную насадку как паяльник. Яркий пульсирующий луч синего света был шириной с карандашный грифель. Я стала сканировать очень маленькие области.

— Что-нибудь есть? — спросил Марино.

— Пока ничего.

Он подошел поближе, липко чавкая бахилами, пока я медленно, дюйм за дюймом, обследовала места, куда не могло добраться освещение софита. Наклонила тело вперед, чтобы проверить поверхность за спиной, потом провела лучом между ногами. Проверила ладони трупа. «Люма-лайт» мог обнаружить такие выделяемые человеком жидкости, как моча, сперма, пот, слюна и, конечно, кровь. Но его свет опять ничего не обнаружил. Шея и спина уже болели.

— Голосую за то, чтобы признать его умершим до того, как он сюда попал, — заявил Марино.

— Мы узнаем гораздо больше, когда доставим его в морг.

Я выпрямилась, и пульсирующий луч высветил угол сбитой Марино коробки. Зеленым неоновым светом вспыхнула черта, напоминающая нижнюю часть буквы Y.

— Марино, посмотри сюда.

Буква за буквой я осветила написанные от руки французские слова. Они были высотой сантиметров десять и отличались странной квадратной формой, как будто их писала машина, а не живой человек, прямыми мазками. До меня не сразу дошло, что они означали.

— «Bon voyage, le loup-garou», — прочитала я.

Марино наклонился вперед, дыша мне в волосы:

— Счастливого пути… а что такое «loup-garou»?

— Не знаю.

Я тщательно изучила коробку. Верхняя ее часть промокла, нижняя оставалась сухой.

— Отпечатки пальцев? Ты видишь их на коробке? — спросил Марино.