Черная месса - [29]

В спальне Хуго Эрну будто охватило безумие взбаламученных чувств. Она прижимала мальчика к груди, она целовала его руки, она громко вскрикивала, ничего не боясь. Хуго от страха, что они разбудят весь дом, бросился в постель. Она села с краю. Волосы ее растрепались. Хуго умолял: «Тише, ради бога!» Она лепетала: «Все равно!» Ее голова качалась из стороны в сторону. Вдруг она скинула туфли. При этом неудержимо смеялась, изо рта и от волос пахло вином. Наконец она бросилась к изножью кровати, зарылась головой в одеяло и все повторяла с бесчувственной монотонностью:

— Это конец, Хуго! Это конец!

Хуго очень удивился, когда на следующий день Эрна не пошла по дороге к Хазенбургу, а заявила, что прежняя прогулка ей надоела и что Бельведер-парк намного красивее. Что-то в душе мальчика не позволило ему удивиться вслух. Молча взбирались они по крутой гравиевой дорожке на холм Бельведера. Лишь через несколько дней Хуго спросил про оберлейтенанта. Его, мол, перевели. Эрна вынула из своего столика открытку, которую написал ей Целник. Хуго уклонился от того, чтобы взглянуть на карточку. Вчера, во время поездки с мамой по городу за покупками, он узнал оберлейтенанта, когда тот медленно брел по тротуару Фердинандштрассе. Эта встреча подействовала, как странный легкий удар в сердце. У Хуго немного закружилась голова. Он понимал, что потерял друга, что человек, которым он восхищался, теперь настроен против него. И все-таки ночами он чувствовал себя свободнее и спокойнее, — ведь ему не нужно было теперь тревожиться за Эрну, к дыханию которой он сквозь открытую дверь долго прислушивался.

Наступили тихие дни. Новое знакомство, которое фрейлейн Тапперт и он свели в Бельведере, было гораздо менее волнующим, и близко не подходило к блеску миновавшего военного эпизода. Конципист канцелярии наместника Титтель не умел обращаться с мальчиком так хорошо, как обер-лейтенант Целник. Молодой офицер относился к Хуго вполне серьезно, часто и по-деловому с ним разговаривал, что-то рассказывал и объяснял, не становясь при этом слишком назидательным. У него не было привычки ради восприятия ребенка заменять или смягчать речевые обороты своего окружения. А главное, Хуго был им завербован. Титтель, напротив, ни разу почти и словом с ним не перемолвился; Хуго был для него ничто, еще хуже — тягостный привесок Эрны. Это взрослое высокомерие так подействовало на Хуго, что он начал скучать в Бельведере, затосковал по широкому виду на город, который открывался из Хазенбурга, на башни и купола. Далее: конципист, в противоположность красавцу Целнику, был низкорослым мужчиной с перекошенным лицом щелкунчика, которое делилось на две симметричные поблескивающие половины очками без оправы; вопреки или как раз благодаря своему блеску они казались безглазыми. Математическая выверенность этого лица не нравилась Хуго. Так же не нравились ему, хотя он не отдавал в том себе отчета, некоторые детали одежды Титтеля. Хуго, сына своих родителей, коробило все убого-практичное, всякая педантичная бережливость. Титтель заключал морщинистую шею в воротничок из целлулоида, а вокруг худых волосатых запястий виднелась манжетная пленка. Даже в сухую погоду он носил галоши, и при всяком удобном случае выказывал озабоченность состоянием собственного здоровья. Что касается образа жизни, то он обладал большим запасом золотых правил, который не скрывал и от Эрны: «Сон до полуночи — лучше всего», «Кто рано встает — до глубокой старости доживет», «Перед едой отдыхай, после — не засыпай», «Люби солнце, но опасайся его», «Не смешивай еду с питьем!» Разговаривая с Эрной, он пичкал себя всевозможными лекарствами; когда она признавалась в каких-то своих «состояниях», его раздвоенное очками лицо, казалось, становилось страстным, почти нежным. «Общая анемия», — устанавливал он диагноз, и голос его так же ласкал это слово, как рука, щупавшая пульс, гладила запястье Эрны. Справа и слева в его жилетные кармашки засунуты были коробочки, которые он частенько оттуда извлекал. В одной была пищевая сода в таблетках, в другой — черные лакричные конфетки. Таблетки принимал он сам, лакрицу предлагал и Эрне, Хуго же оставался и вовсе обделенным. Часто вынимал Титтель из кармана часы, — довольно массивную золотую вещь, — которые всякий раз приходилось вытаскивать из футлярчика оленьей кожи. Без видимой причины вглядываясь в циферблат, Титтель забывался в молчаливом созерцании неумолимого времени, не менее педантичного, чем он сам. Приближалось воскресенье, а с ним — возможная экскурсия, которую конципист намеревался предпринять вместе с Эрной; поэтому значительную роль играл затрепанный железнодорожный справочник. То было любимое произведение Титтеля, эпос его неизбывной тоски и неисполнимых желаний, авантюрный роман его упущенной в молодости романтики — ведь все дороги Европы были внесены туда. Обладание этим всеохватывающим печатным изданием до некоторой степени ставило владельца в ряд сиятельных космополитов международного пассажирского сообщения. Тот, кто с ухватками посвященного доставал его из кармана, — тот превращался украдкой в лорда, переодетого в костюм из грубого домотканого полотна. Взгляд его должен был пробежать сначала по маршрутам аристократических экспрессов до Праги, Остенде, Лондона, Рима и Лиссабона, прежде чем остановиться в заключение на воскресных пригородных, со скидкой, поездах на Кухельбад и Бенешау