Черная легенда. Друзья и недруги Великой степи - [4]

Для объяснения живучести «черной легенды» методов традиционной историографии оказалось недостаточно. И все же справедливости ради стоит сказать и о другом. Вне рамок официальной советской исторической науки существенные предпосылки для понимания природы «черной легенды» существовали еще до Второй мировой войны. Создание таких предпосылок было делом «евразийцев» – новой историко-географической школы, возникшей в эмиграции среди молодого поколения русских ученых. В число «евразийцев» в разное время входили историк Г. В. Вернадский, географ П. Н. Савицкий, философ Л. П. Карсавин, искусствовед П. П. Сувчинский, филолог кн. Н. С. Трубецкой, публицист Г. В. Флоровский и другие деятели изгнанной русской науки и культуры.

Первый сборник трудов «евразийцев», имевший название «Исход к Востоку», увидел свет еще в 1921 году, но, по понятным причинам, он не был знаком читателям · в СССР.

Изложение более или менее подробно концепции «евразийства» было бы слишком объемным, да и не входит в задачу автора предисловия. Поэтому мы отметим здесь лишь те основные элементы «евразийского» мировоззрения, каковые являются существенными для нашей темы.

Сердцевиной «евразийской» доктрины стало представление о тождестве исторических судеб России и Евразии. Один из основоположников «евразийства», Г. В. Вернадский, с предельной ясностью сформулировал постулат следующим образом: «…Нет естественных границ между „европейской“ и „азиатской“ Россией. Следовательно, нет двух Россий, „европейской“ и „азиатской“. Есть только одна Россия евразийская или Россия-Евразия» [20а, стр. 5–6]. Поэтому Россия воспринималась «евразийцами» как «особый культурно-исторический мир», «не просто государство, а одна шестая часть света, не Европа и не Азия, а срединный особый континент – Евразия со своей самостоятельной культурой и исторической судьбой [Утверждение евразийцев. – „Проблемы теории и практики управления“, 1991, № 3, стр. 125]. Соответствовало основной идее и полное переосмысление роли Великой степи в истории России. „Евразийцы“ первыми отказались от русской составляющей „черной легенды“ – идеи о татаро-монгольском иге, господствовавшей в русской историографии с XVIII века в качестве западноевропейского заимствования российских петиметров. Для „евразийцев“ Россия являлась просто православной вариацией единой евразийской Империи, возникшей на базе последнего из прошлых евразийских монолитов – Монгольского улуса. Таким образом, свойственный „евразийцам“ взгляд на русскую историю не с Запада, а с Востока привел их к закономерному, хотя и парадоксальному, выводу о безусловно плодотворной, органичной роли кочевников Евразии в становлении России.

Л. Н. Гумилев получил возможность ознакомиться с трудами «евразийцев» лишь в середине 60-х годов, когда его «Степная трилогия» уже была завершена, а пассионарная теория этногенеза еще только создавалась. Но после знакомства с «евразийством» он полностью разделил «евразийские» взгляды и оценки. Примечательно, что такие столпы «евразийства», как П. Н. Савицкий и Г. В. Вернадский (с первым Л. Н. Гумилев познакомился лично в 1966 году в Праге, со вторым долгие годы находился в переписке), считали Льва Николаевича полноправным членом своей научной школы. В позднейших публикациях эпохи гласности Л. Н. Гумилев сам называл себя «последним евразийцем», бесспорно, имея к тому все научно-методологические и моральные основания [53а].

Действительно, в тесных рамках советской исторической науки Л. Н. Гумилев первым выступил с изложением «евразийской» точки зрения на проблему татаро-монгольского ига, доказывая с фактами в руках, что в истории России никакого ига не было и быть не могло.

И все же, на наш взгляд, абсолютно несправедливо и неправомерно сводить роль Л. Н. Гумилева в борьбе с «черной легендой» исключительно к проповеди «евразийских» взглядов на историю взаимоотношений Руси и Великой степи. Меньше всего Л. Н. Гумилев был эпигоном. «Последний евразиец» творчески синтезировал «евразийские» «предчувствия и свершения» с результатами своих собственных полувековых трудов по изучению этнической истории Великой степи и таким образом превратил собственно «евразийство» из социально-культурологической утопии начала XX века в достаточно обоснованную научную доктрину конца нашего столетия.

Творческий синтез «евразийства» в его наиболее истинных и оправданных положениях, системного подхода в версии Л. фон Берталанфи, учения В. И. Вернадского о биогеохимической энергии живого вещества биосферы и, наконец, материалы собственных историографических работ по Великой степи позволили Л. Н. Гумилеву совершить качественный прорыв в отечественной науке о человеке. В середине 70-х годов он создает целостную, непротиворечивую пассионарную теорию этногенеза, в основе которой лежит представление об этносе как о биосферном, несоциальном феномене человеческого поведения [53].

Тогда-то и получила объяснение п р и р о д а возникновения «черной легенды». Оказалось, что «…неявное отождествление в глазах не только средневековых европейцев, но и китайцев, – народов России и Монголии, сливавшихся для них в нечто целое, хотя и раздробленное и неосязаемое» (стр. 29) есть вполне закономерное с точки зрения теории этногенеза явление. Оно лишь частный случай проявления поведенческой реальности суперэтноса Евразии-России. «Ведь даже в Париже, в школе восточных языков, фигурировал русский, и выражение „поскреби русского и найдешь татарина“ было как бы не требующим доказательств». Следовательно, то «…отношение к России, которое в странах Западной Европы считалось вполне естественным и даже единственно возможным: недоброжелательное и несколько пренебрежительное» (стр. 28), представляет собой естественное следствие отрицательной комплиментарности между двумя суперэтносами – Западной Европой и Россией-Евразией.