Черная камея - [29]

Однако сейчас его рядом не было.

Никаких духов, никаких призраков – только чистый прохладный воздух, с тихим шелестом легкого бриза поступавший из вентиляционных отдушин.

– Его с нами нет, – едва слышно произнес Лестат.

– Ты точно знаешь? – спросил я.

– Нет. Но это знаешь ты.

Лестат был прав.

Я повел его вверх по изогнутой лестнице, и меня пронзило острое сознание, что отныне, что бы ни случилось, Лестат будет со мной.

6

В верхнем холле было три двери по правую сторону и две – по левую, поскольку там находилась лестница. Первая дверь слева вела в мои покои, состоящие из двух комнат, а вторая – в спальню задней половины дома.

Лестат попросил разрешения осмотреть какие-нибудь комнаты, и я ответил, что он может заглянуть почти во все. Две из трех спален по правой стороне сейчас пустовали – одна предназначалась для моего маленького дядя Томми, когда тот приезжал из Англии, где учился в Кембридже, а вторую держали наготове для его сестры Бриттани. Эти комнаты можно было демонстрировать с гордостью: в каждой стояла роскошная кровать девятнадцатого века с неизменным балдахином на четырех столбиках, окна скрывались за шторами из бархата или тафты, а удобные, хотя и вычурные кресла и диваны очень походили на те, что украшали спальню тетушки Куин внизу.

В третьей комнате, куда вход был заказан, обитала моя мамочка, Пэтси, с которой, я надеялся, мы не увидимся.

Каждый из мраморных каминов – один белоснежный, а второй черный с золотом – был выполнен в своем стиле, и повсюду, куда ни взглянешь, висели зеркала в золоченых рамах и огромные портреты горделиво приосанившихся предков: Уильяма и его жены, хорошенькой Грейс, Гравье и его супруги, Блаженной Элис; Томаса, нашего Папашки, и Милочки, моей бабушки, чье настоящее имя было Роза.

Под потолком красовались газовые люстры с бронзовыми трубками и хрустальными плафонами – попроще, но тем не менее гораздо более оригинальные и колоритные, чем роскошные хрустальные люстры первого этажа.

Что касается последней спальни слева, то она тоже была открыта и прибрана, но в ней жил мой учитель, Нэш Пенфилд, который как раз сейчас заканчивал работу над диссертацией по английскому языку в одном из университетов на Западном побережье. Его вполне устраивали огромная кровать о четырех столбиках и покрывало с оборочками из голубого шелка. Пустой письменный стол застыл в ожидании хозяина, а вдоль стен, совсем как в моей комнате, выстроились книжные полки. Перед камином с двух сторон, как и у меня, стояли повернутые друг к другу два стула, обтянутые дамастом, – элегантные, но весьма потертые.

– В те времена, когда здесь был отель, гостей всегда размещали только в комнатах правой стороны, – пояснил я. – А комнату Нэша занимали мои дедушка и бабушка – Милочка и Папашка. Последний год или два мы с Нэшем только и делали, что читали друг другу Диккенса. Я до ужаса боюсь выдать ему свою тайну, хотя пока мне удается ее сохранять.

– Но ты ведь любишь этого человека? – поинтересовался Лестат, проходя за мною в комнату и осматривая книги на полках.

– Конечно, люблю. Но возможно, рано или поздно он узнает обо мне что-то очень плохое. До сих пор мне просто очень везло.

– Это в значительной мере зависит от выдержки, – сказал Лестат. – Поразительно, но смертные готовы поверить чему угодно, если ты просто будешь вести себя как один из них. Впрочем, ты и сам это знаешь – не так ли?

Он почтительно обернулся к книжным полкам, но ничего с них не достал, а лишь с улыбкой указал на корешки.

– Диккенс, Диккенс и еще раз Диккенс. И, как мне кажется, все до одной его биографии, когда-либо написанные.

– Да, – сказал я, – и я читаю вслух Нэшу роман за романом, иногда вот здесь, у камина. А когда дохожу до конца, обычно открываю какую-нибудь книгу наугад – "Лавку древностей", или "Крошку Доррит", или "Большие надежды" – и просто получаю наслаждение от великолепного языка. Ты правильно сказал тетушке Куин. Очень правильно. Каждый человек – целая вселенная. Да, именно так.

Я замолчал, сознавая, что все еще нахожусь под впечатлением от разговора с тетушкой и от того, как Лестат за ней ухаживал. Что касается Нэша, то мне его очень не хватало, и я хотел, чтобы он поскорее вернулся.

– Он был превосходным учителем, – мягко заметил Лестат.

– Он был моим учителем во всем, – признался я. – Если меня и можно назвать образованным человеком, в чем я, однако, не уверен, то только благодаря троим учителям в моей жизни: женщине по имени Линелль, Нэшу и тетушке Куин. Нэш учил меня правильно читать, смотреть фильмы, находить чудеса даже в точных науках, которые на самом деле вызывают у меня страх и презрение. Мы уговорили его отказаться от преподавательской карьеры, соблазнив высоким жалованьем и большим турне по Европе, и не зря. Когда-то он читал вслух тетушке Куин, и она обожала его слушать.

Я подошел к окну, выходящему на террасу позади дома, вымощенную каменными плитами, и взглянул на стоящий поодаль двухэтажный дом, растянувшийся в длину футов на двести. Вдоль всего верхнего этажа проходила крытая галерея, опиравшаяся на широко расставленные колонны.

– А вот этот флигель мы называем гаражом, – пояснил я. – А наши рабочие – мастера на все руки: и плотники, и посыльные, и шоферы, и охранники – получили прозвище Обитатели Флигеля. Там у них своего рода убежище, где они проводят свободное время.