Черная Брама - [16]

— Ты чего.смеешься? — не получив ответа, переспросил Федя.

— Так, своим мыслям, — примиряюще сказал Нагорный.

В это время, меняя курс, «Вьюга» легла на борт, и матросов швырнуло к двери.

— На море бывает всякое! — с видом заправского моряка заметил Тулупов. — Мне вот один мичман рассказывал: есть такие моря — вода от соли тяжелее железа. Якорь бросят, а он не тонет. Второй бросят — тоже не тонет! Кругом акулы так и шныряют, а боцман кричит: «Чего, салаги, смотрите?! А ну, бросайтесь в море топить якоря!»

— Ты же сказал, Федя, в море акулы, — напомнил, сдерживая улыбку, Нагорный.

— Ничего не сделаешь — служба! — ответил Федя. — Боцман приказывает — выполняй!

— Ну, ну, трави, Федя, через клюз помалу! — подмигнув Андрею, сказал Лаушкин.

Он был любителем морских словечек.

Снова удар большой волны пришелся по борту, швырнув их к двери, ведущей на ют.

Нагорный подумал о том, что наверху сейчас волны врываются на полубак до самого волнореза… Почему-то, думая о волне, в поисках сравнения Андрей представлял себе оркестровую раковину в городском парке. Эта раковина, где по выходным дням играл духовой оркестр, была удивительно похожа на большую взметнувшуюся волну.

Размышления Нагорного прервал боцман. Ясачный неслышно подошел к ним, взял из рук Андрея кранец, придирчиво проверил оплетку, затем, окинув взглядом матросов, приказал:

— Нагорный, впередсмотрящим! Заступить на вахту в первую смену! Одежда штормовая!

Повторив приказание, Нагорный спустился в кубрик, натянул стеганые брюки, резиновые сапоги, теплую, с капюшоном куртку и поднялся на полубак.

Ветер гнал большую океанскую волну. Высоко вздымаясь и оскалив зубы пенистого гребня, волна ударялась о нос корабля и в еще не утраченном порыве разбивалась о волнорез, обдавая пушку и надстройки полубака брызгами, стынувшими на лету.

Держась за штормовой леер, Нагорный всматривался в горизонт, то открывающийся, то ограниченный гребнем волны. Каждый новый пенистый вал с грохотом и свистом обрушивался на полубак, откатывался назад, стекал через шпигаты и вновь с еще большей яростью бросался на корабль.

По колени в воде, обледенев на ветру, Нагорный нес вахту. Его ресницы и брови заиндевели. Ветер, насыщенный жесткими крупинками снега, больно бил в лицо.

В мгновение, когда над форштевнем вздымалась новая волна, он инстинктивно закрывал глаза, и удар волны вызывал зримое ощущение яркой вспышки. После очередного захватившего дыхание удара он открыл глаза и увидел среди мятущихся волн и косматых облаков мелькнувший красный огонек.

«Почудилось», — подумал Нагорный, но огонек вспыхнул, и новый вал ледяной воды обрушился на него и увлек за собой. Андрей покатился по палубе, перелетел через волнорез, больно ударился о пушку. Вскочив, он вцепился руками в гриб вентиляционной шахты и, уже движимый одним чувством долга, крикнул:

— Слева пять вижу красный огонь!..

В этот день дрифтерный сейнер[15] «Вай-гач», приписанный к моторно-рыболовецкой станции порта Георгий, вышел в море на разведку рыбы.

В четырнадцать часов радист поднялся в ходовую рубку и передал капитану штормовое предостережение:

«…Через пять-шесть часов в семьдесят четвертом районе ожидается усиление северо-западного ветра до шести-семи баллов».

Капитан рыболовецкого судна Михаил Григорьевич Вергун был маленький, щупленький человек. Самым примечательным в его внешности были глаза. На темном, сморщенном, задубенелом от морского ветра лице они были ярко-голубые, по-детски чистые.

Вергун прочел радиограмму, пошел в штурманскую рубку. Взглянув на карту, он ткнул пальцем в район Гончаковки и сказал штурману:

— Переждем. Определяйся, Кузьмич.

Александр Кузьмич Плицин, молодой моряк, только в прошлом году окончивший Мурманское мореходное училище, уже научился понимать немногословную речь своего капитана.

Штурман определил свое место на карте и проложил курс.

«Вайгач» развернулся и пошел к заливу Западный Клюевский.

Немного погодя в рубку вошел помощник. Он долго стоял, мялся и наконец рг-шился:

— Михаил Григорьевич, идешь в Гончаковку?

— Знаешь — чего спрашиваешь? — проворчал Вергун. Его все больше начинало беспокоить море. Он выходил на мостик, пытливо всматривался в потемневшее небо.

— Может, сойдем на берег… — начал Щелкунов.

— Это еще зачем?!

Вергун отлично знал, что в Гончаковке помощник пополнял свои запасы спирта.

— Хлеба свежего возьмем, почерствел, команда ругается, — нашелся помощник.

— На рейде встанем, — отрезал Вергун.

Щелкунов повздыхал и спустился вниз. Это был высокий человек с круглыми опущенными плечами, впалой грудью и маленьким, но выдающимся вперед животиком. Прохор Степанович носил бородку клинышком и длинные, свисающие книзу усы. Его отличительной чертой был устоявшийся запах спирта, по которому можно было легко найти помощника в любой части судна. Характер у Прохора Степановича скверный, и если Вергун терпел его на сейнере, то только потому, что Щелкунов слыл большим мастером по засолу сельди и был бережливым хозяином: шкиперское имущество и рыболовную снасть берег пуще глаза.

Было безветренно. С беспокойным криком над морем, словно предчувствуя шторм, носились чайки.