Черная барыня - [5]

Сигариха же, приметив, что подговорщик ее не больно-то рвет постромки услужить ее капризу, маленько подхлестнула нерадивого:

– Самолучшие наряды твоей Настене заведу. Столоваться со мною будет с одной скатерки…

– Да на кой лад собаке сват? Наря-ады чужие, скате-орки,– осмелился Красик передразнить Алефу.– Наша Фрося и ватому[3] снося, а наш Федот и каблук сжует…

Но красавица барыня уже закусила удила.

– Еще бы стала я да понедельно в твой карман, Гаврила Ипатыч, по червонцу класть.

Вот тут и подумалось Красику, что Демьяну Стеблову до исполнения уговора потребуется еще никак не менее полугода. А то и целый год. Чего тогда Настене зря время терять? Можно и послужить. И семье пойдет на пользу, и себе самой – на приданое.

Алевтина ж Захарьевна стоит-постегивает.

– С полмесячной,– сулится,– доплатою по четвертаку радужной[4].

Да за такую-то за деньгу любой на селе хозяин не одну дочь в услужение, а и семью всю и себя впридачу б отдал…

Но Сигарихе нужна была только Настена.

Вот и пустила красавица барыня Демьянову невесту безвыходно бродить по безлюдным, бесконечным закутам своего страшного дома.

Гаврила же Красик, при горячем с кузнецом разговоре, заявил так:

– Чо ты ерепенисся, чо? Будешь тут распоряжаться, вовсе Настену не увидишь. А то еще не поймал, а уже обдирает… Ишь! Ты ее, Настену-то, сумей сперва под венец поставить, потом выгинайся передо мною. А покуда я хозяин! Послушайся я тебя, забери ее от Алефы, разве ты мне убыток покроешь? А ить деньга, такая, сам понимаешь, на дороге не валяется. Давай-ка так договоримся: я тебя счас низко попрошу, а ты, сделай милость, потерпи. Не век Алевтине Захарьевне дурить. Придет срок – упадет листок; нечего его обрывать. И не вздумай мне вызволять Настену силою! Не дам тогда вам своего благословения. Так и знай! И хватит! И на этом точка.

Ну? А вы? Что бы вы стали делать на Демьяновом месте? То-то и оно! Выходит-получается: кого просить, от того и сносить.

Демьяну, однако же, от терпения такого жить стало невмоготу. Еще и злые которые смеются над ним:

– Увели невесту из-под носа? Гляди, кузнец, как бы Сигариха, на золотой-то лодочке, Настену твою совсем бы куда на сторону ни сплавила…

Сигариху и в самом деле с каждым новым Демьяновым отказом черти все больше распаляют. Да и понять ее можно: время идет, деньги плывут, а удовольствия ни на мизинчик.

Крепится Демьян, терпит; селяне ждут, что будет дальше; Настена надеется: опомнится красавица барыня. Только Сигариха вроде бы даже потешается: с каждым месяцем все набавляет плату. Красик богатеет и жаднеет; подумывает в недобрые минуты: как бы это случилось так, чтобы Демьян поставил хату, а она взяла бы да и сгорела…

Вот она – деньга! Самая страшная на земле колдунья. В кого только она не перекидывает человека! Ей только дозволь над собой командовать…

Понял такое дело кузнец и забоялся, что невесте его никогда не бывать его женою. Никакого другого выхода не получилось у Демьяна из предоставленного Алефою житья, как только взять грех на душу, дозволить своему топору выдать красавице барыне окончательное решение.

А потом?

Потом Демьян Стеблов уверен был, что Настена пойдет за ним не то что на каторгу – в пекло следом кинется.

Безвыходность эта накатила на парня бессонной ночью. И тут в его халупенку при кузнеце раздался стукаток.

«Вот оно,– подумалось Демьяну.– Прикатило воротило… всю Москву загородило…»

Подхватил кузнец топор, распахнул дверь, а никакой Алефы за порогом нету. Стоит перед ним тот самый дохленький мужичонка, который пособлял Сигарихе дом с подпольем ладить. Стоит и маячит Демьяну: Ты, дескать, хозяин, не бойся меня, впусти, жалеть тебе об этом не придется!

Впустил. И хорошо сделал…

Поутру Алевтина Захарьевна не замедлила опять верха припрыгать. Вся нетерпением так и горит. Видать, что дурь ее окончательно созрела. Даже в кузницу лезть не стала. А как Демьян вышел к ней навстречу, так прямо на улице и повалилась ему в ноги. Повалилась и завыла. Так завыла, хоть пристреливай. Воет, паразитка, а сама стращать кузнеца не забывает: все золото, дескать в жадный карман Красика перекладу, а не допущу тебя до Настены. Ни мне радости, ни тебе счастья…

– Ну, тогда ладно,– вдруг да отозвался на угрозу Демьян – Тогда Алевтина Захарьевна, считай, что ты меня шибко испугала. Уж коли ты да столь круто взялась месить, придется и мне подмогнуть тесто твое разделать как следует. Жди меня с подарком ко своим февральским именинам. Поглянется тебе мое подношение – твоя взяла. Не поглянется – моя беда…

Вот и считайте: сентябрь, октябрь, ноябрь, весь декабрь, январь и февраль прихватим порядком – без малого полгода Демьян Стеблов, можно сказать, не выходил из кузницы. Не столько сам от людей прятался, сколько того, синенького мужика охранял. Потому и в кузню никого не пускал; всякого человека торопился перевстретить еще на подходе. А работа, слышно было, вовсю шла.

Какую беду пособлял творить Демьяну дохлый мужичок, Бог его знает.

Настала пора – засуетилась Алевтина Захарьевна именины справлять. Редкие подарки принимать наладилась.

Накануне того дня Демьян Стеблов, один, без помощника, доставил на санях до Сигарихина дома что-то уж больно увесистое, упеленованное в рогожу.