Черкасов - [8]
Подростка влекло к искусству, высокому и патетическому. Тогда-то Колю Черкасова впервые и «обожгло» искусством — это был великий Шаляпин в опере Мусоргского «Борис Годунов». «Хотя я был мало подготовлен к тому, что мне предстояло увидеть и услышать, — спустя много лет писал Черкасов, — тем не менее с первого выхода Шаляпина — Бориса в сцене венчания на царство я оказался во власти внезапно пробудившейся восприимчивости, большого, радостного, никогда ранее не испытанного подъема. Следующие сцены Ф. И. Шаляпина — допрос Шуйского об обстоятельствах кончины царевича Дмитрия и особенно сцена галлюцинации — захватили меня громадной силой переживаний. Предсмертный монолог Бориса произвел в полном смысле потрясающее впечатление».
В 1917 году Шаляпин много пел в оперном театре Народного дома на Петроградской стороне. Народный дом с его огромными «железными залами» под стеклянным куполом, вмещавшими до пяти тысяч человек, и зданием оперного театра был излюбленным местом отдыха трудового люда. А после Февраля среди посетителей заметно прибавилось солдат и матросов.
Там можно было развлечься аттракционами, послушать духовой оркестр, оперетту, посмеяться над водевилем, завязать знакомство. Однако народ тянулся и к большому искусству, ценил и понимал его. А.В. Нежданова, Л.В. Собинов и многие другие выдающиеся певцы считали своим гражданским долгом выступать в Народном доме.
В ту пору как-то решил Коля Черкасов сходить и в лучший драматический театр Петрограда — Александрийский, Но спектакль образцовой сцены не затронул его воображения. Отдав душу музыке, поэзии, он просто не слышал «прозы». Ее не было и в самом воздухе революционного Питера.
В сквере перед театром на памятнике Екатерине II выцветала февральская лента. Но под надменным взглядом императрицы не спадал накал бессчетных митингов. Каких только манифестаций и шествий не проходило по Невскому и Садовой! Черное знамя анархистов сменялось лозунгами «Армии спасения», транспаранты с требованиями немедленной эмансипации женщин — листовками, которые разбрасывались бойскаутами. Но подлинным хозяином проспектов и площадей был народ. С застав и окраин, из рабочих районов двигался через центр города в нескончаемых колоннах питерский пролетариат. Праздничный — 1 Мая, решительный — в день массовой демонстрации 18 июня на Марсовом поле, гневный — во время уличных расстрелов 3 и 4 июля.
В это тревожное и бурное лето семнадцатого года Анна Адриановна уж и не пыталась удерживать дома неугомонного сына. Разве что если утро начиналось стрельбой. А воинских частей вокруг них было полно. Измайловский полк располагался на двенадцати улицах-ротах, примыкавших к Измайловскому проспекту, на Рузовской улице — от Обводного канала до Загородного проспекта — стоял Егерский полк, на Лермонтовском было Николаевское кавалерийское училище, на Забалканском — Константиновское артиллерийское.
Варшавский и Балтийский вокзалы пропускали через себя массу войск. Из ближайших пригородов, от Стрельны до Ораниенбаума, то и дело направлялись в Питер отдельные воинские части. Их путь при вступлении в город тоже лежал поблизости от дома, где жили Черкасовы.
Возвращаясь из театра, концерта или просто бродя по городу, Коля уже издали распознавал глухой шум движущихся войск. В солдатах не было ничего парадного — ни блеска, ни стройности: небритые загорелые лица, пропыленное обмундирование, котомки, котелки.
— Семьсот штыков, пять «максимов», две трехдюймовки, — деловито оценивал он реальную боевую силу проходящей части, — триста сабель, два броневика.
Военных патрулей, а тем более гражданской милиции он не боялся. Даже вечером не всегда старался их обойти, затаиться в подворотне. Ему нравилось горячо или плаксиво сочинять про больную бабушку, аптеку — тут, невдалеке, за углом, или что иное, смотря по обстоятельствам.
Незаметно подошла осень. Ветер носил по улицам обрывки воззваний, переметал серую подсолнуховую лузгу. В кое-как отремонтированной 10-й гимназии начались занятия. Тоже кое-как. На глазах развертывался заключительный акт исторической трагедии России — могучей, богатейшей страны, доведенной бездарными правителями и опытными аферистами до катастрофы, преданной, ограбленной и деморализованной.
В ближайшем окружении Коли Черкасова никто не предполагал, что близится пролетарская революция, в которой только и было единственное спасение России. И в школе и дома обсуждались тревожные слухи о скором наступлении немцев на Петроград, о голоде и холоде, которыми грозит зима, о новых заговорах, мятежах, а пуще о грабежах, которые учинялись теперь даже днем.
25 октября день выдался сырой и холодный. Вернувшись из школы, Николай с Костей собрались было пойти на Неву посмотреть на военные корабли, стоявшие у Николаевского моста. Но неожиданно в неурочное время пришел отец и не отпустил их. В городе неспокойно. Большевики захватили ночью Балтийский и Варшавский вокзалы. Беспорядков и насилий никаких нет, но держатся упорные слухи о перевороте.
Русский серебряный век, славный век расцвета искусств, глоток свободы накануне удушья… А какие тогда были женщины! Красота, одаренность, дерзость, непредсказуемость! Их вы встретите на страницах этой книги — Людмилу Вилькину и Нину Покровскую, Надежду Львову и Аделину Адалис, Зинаиду Гиппиус и Черубину де Габриак, Марину Цветаеву и Анну Ахматову, Софью Волконскую и Ларису Рейснер. Инессу Арманд и Майю Кудашеву-Роллан, Саломею Андронникову и Марию Андрееву, Лилю Брик, Ариадну Скрябину, Марию Скобцеву… Они были творцы и музы и героини…Что за характеры! Среди эпитетов в их описаниях и в их самоопределениях то и дело мелькает одно нежданное слово — стальные.
Эта книга – результат долгого, трудоемкого, но захватывающего исследования самых ярких, известных и красивых любовей XX века. Чрезвычайно сложно было выбрать «победителей», так что данное издание наиболее субъективная книга из серии-бестселлера «Кумиры. Истории Великой Любви». Никого из них не ждали серые будни, быт, мещанские мелкие ссоры и приевшийся брак. Но всего остального было чересчур: страсть, ревность, измены, самоубийства, признания… XX век начался и закончился очень трагично, как и его самые лучшие истории любви.
«В Тургеневе прежде всего хотелось схватить своеобразные черты писательской души. Он был едва ли не единственным русским человеком, в котором вы (особенно если вы сами писатель) видели всегда художника-европейца, живущего известными идеалами мыслителя и наблюдателя, а не русского, находящегося на службе, или занятого делами, или же занятого теми или иными сословными, хозяйственными и светскими интересами. Сколько есть писателей с дарованием, которых много образованных людей в обществе знавали вовсе не как романистов, драматургов, поэтов, а совсем в других качествах…».
Об этом удивительном человеке отечественный читатель знает лишь по роману Э. Доктороу «Рэгтайм». Между тем о Гарри Гудини (настоящее имя иллюзиониста Эрих Вайс) написана целая библиотека книг, и феномен его таланта не разгадан до сих пор.В книге использованы совершенно неизвестные нашему читателю материалы, проливающие свет на загадку Гудини, который мог по свидетельству очевидцев, проходить даже сквозь бетонные стены тюремной камеры.
Сегодня — 22 февраля 2012 года — американскому сенатору Эдварду Кеннеди исполнилось бы 80 лет. В честь этой даты я решила все же вывесить общий файл моего труда о Кеннеди. Этот вариант более полный, чем тот, что был опубликован в журнале «Кириллица». Ну, а фотографии можно посмотреть в разделе «Клан Кеннеди», где документальный роман был вывешен по главам.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.